0
Процесс «сколенопривставания» России неизбежно выйдет из-под контроля Кремля, после чего Россия со свистом и под восторженные патриотические крики пробьет очередное дно, уйдя еще глубже в свой собственный ад, реализованный «в одной, отдельно взятой стране». А воронка, образовавшаяся при этом, вполне способна затянуть в себя и Украину. Особый путь Концепция российской исключительности имеет забавную историю. Впервые она была выдвинута в 1492 г. митрополитом Зосимой Брадатым в предисловии к его собственному труду «Изложение Пасхалии», где Зосима назвал Московию «Третьим Римом». Сам Брадатый, судя по тому, что просочилось в летописи, не верил ни в Бога, ни в черта, и все брал от жизни на этом свете: пил, гулял, любил молодых послушников и развлекался тем, что троллил богомольное стадо, которое не ставил ни в грош. Есть подозрение, что почтенный митрополит едва сдерживал гогот, диктуя про «Третий Рим» хорошенькому секретарю, поскольку думал вовсе не о первых христианах из римских катакомб. Но слово было сказано — и затаилось в ожидании, когда его призовут вновь. Ждать пришлось больше тридцати лет: социальный заказ сложился только к середине 20-х годов следующего века. В явном виде концепция «Москва — Третий Рим» впервые была сформулирована старцем Филофеем в двух письмах конца 1523 — начала 1524 гг., которые он направил дьяку Михаилу Мунехину и великому князю Московскому Василию III Ивановичу. Письмо Мунехину было посвящено проблемам летосчисления и движения небесных тел, а письмо князю — научению оного правильно совершать крестное знамение и обсуждению причин привлекательности мужеложства. Как видим, проблемы, волнующие российское общество, нисколько не изменились за несколько веков. Впрочем, востребованность концепции была связана не столько с непостижимостью для московитского ума хода созвездий в сочетании с непреодолимой тягой к педерастии, носившей, как и сегодня в России, статусно-социальный характер, сколько с тем, что в XVI в. в Московии закончился социальный прогресс. Отношения в обществе и ценностный набор застыли в неизменных смыслах, изменяясь лишь формально, сообразно времени и моде. Изменение же смыслов могло наступить только при сломе всей системы целиком, но та оказалась поразительно живуча. Концепция «Третьего Рима», выводящая Россию и русских в иное измерение, за пределы любых мер и весов, приложимых к другим народам, и объявляющая их априори правыми всегда и во всем, играет в этом важнейшую роль. Идея русской исключительности как оправдание любой бесчеловечности, производимой как российской властью, так и российским народом, пережила все исторические катаклизмы. Ни смена династий, ни попытки европейских реформ, ни катастрофа 1917 г., ни бездарная война, уничтожившая треть населения страны, ни развал Советского Союза, ни еще одна попытка вестернизации не причинили ей ни малейшего ущерба. Нет оснований думать, что уход из Кремля лично Владимира Путина или даже всей ныне правящей команды станет исключением в этой цепочке. При любой власти, россияне, как черепаха в панцирь, будут прятаться от внешнего мира в собственное коллективное величие, а в еще большей степени — в величие государства, стоящего, в их понимании над народом, и по праву использующего народ как свой ресурс. Любовь россиян к государству перекрывает даже народное самолюбование. Опрос «Левада-центра», проведенный в ноябре прошлого года, показал, что 72% россиян считают Россию «великой державой», в то время как с утверждением «русские — великий народ, имеющий особое значение в мировой истории,» были согласны только 64% из них. «Гордятся тем, что живут в России» — 83% респондентов, а 67% гордятся «нынешней Россией». Этой мании коллективного величия, компенсирующей индивидуальное ничтожество и возведенной в России в национальную идентичность, подвержены даже вменяемые в остальных вопросах люди. Сегодня, на пике психической эпидемии, ей поддались и те, кто некогда выступал в роли борцов за демократию, такие как правозащитница Людмила Алексеева или режиссер Марк Захаров, снявший 30 лет назад пронзительный антитоталитарный фильм «Убить Дракона» по пьесе Евгения Шварца. Хотя, если мы вспомним, когда и при каких обстоятельствах Шварц писал свои пьесы, многое станет понятнее. Моральное падение россиян заключено не в том, что они не способны видеть зло в принципе, а в том, что они утратили способность отражаться в зеркале. Но и в легендах о вампирах нет нужды. Сохранив, вместе с социальным устройством XVI в., базовые ценности феодализма, россияне естественным образом ставят культ вождя и командный дух над личными свободами. А если вождь всегда прав и Бог всегда с ним, то что может отразиться в зеркале, кроме нестерпимого сияния?
Почему процесс «вставания с колен» бесконечен Технологическая отсталость, низкий уровень образования и нищета большинства населения порождают у россиян ощущение «стояния на коленях». Комплекс собственной исключительности заставляет искать внешнего виновника этих бедствий и находить его на богатом и ментально чуждом Западе. В сочетании с внушаемостью, присущей членам такого социума, это и порождает ощущение перманентного «вставания с колен», которое может длиться десятилетиями. По большому счету вечное «сколеновставание» — единственно возможное состояние России в современном мире. Что же до высокой внушаемости россиян, то она достигается не только воспитанием, но и отбором, поскольку люди, менее способные к анализу сложных ситуаций и более склонные к следованию простым схемам и авторитетам, обладают в таком обществе наилучшими шансами на выживание и воспроизведение. Таким образом, можно с полным на то основанием говорить о выведении специфической породы советских/российских людей, свойства которой усиливаются специфической социализацией и воспитанием. Разумеется, в каждом поколении появляется небольшое число особей с критическим и аналитическим складом ума, а прорехи в воспитательной системе даже позволяют некоторым из них реализовать свой потенциал. Процент таких особей ничтожно мал, но и он дестабилизирует доиндустриальное общество, если они, тем или иным способом, не изымаются из социального оборота. До хрущевской «оттепели» это осуществлялось путем их физического уничтожения либо заключения в лагерь, после распада СССР — через открытую для выезда границу. А при Хрущеве и Брежневе интенсивность изъятия таких индивидуумов, хотя и не достигла нулевой отметки, но была снижена. Это породило появление критически настроенного образованного меньшинства, которое, несмотря на ничтожную численность, сумело за счет высокой активности создать в конце 80-х — начале 90-х иллюзию востребованности в СССР западных индустриальных реформ. Это, безусловно, не соответствовало действительности. Ни одно доиндустриальное общество и, в первую очередь, его низы, никогда не согласятся по доброй воле на индустриальные реформы, а поставленные перед жесткой необходимостью менять свою суть и образ жизни будут отчаянно сопротивляться. Даже яростные критики СССР, не уехавшие в силу разных причин на Запад и вынужденные приспосабливаться к условиям доиндустриала, в абсолютном большинстве случаев рано или поздно скатываются на те же «третьеримские» и «сколенопривстающие» позиции — это можно проследить по персоналиям российской оппозиции. Число последовательных оппонентов путинского режима как такового — его честных противников, не живущих на два дома и не имеющих постоянного заработка в США или ЕС, а также мультивизы и недвижимости в этих странах, не превышает двух-трех сотен человек на 140-миллионную Россию. Остальные протесты реализуются по известной формуле Евтушенко: «…ему бы корма образцовые, ему бы почище хлева». Впрочем, свобода в ее западном понимании сегодня не нужна в России и тем, кто образован. Большинство интеллигенции мало-помалу перетекло на сторону Путина, и это случилось именно и только тогда, когда Путин и его окружение поняли, какая риторика и какие действия могут обеспечить им настоящую, а не дутую популярность. Сегодня рейтинги Путина раздуты ровно настолько, насколько велика часть населения, не удовлетворенная своей долей в разделе доходов от эксплуатации территорий, которые в течение нескольких веков захватили русские, уничтожив или превратив в свое подобие — третьего варианта не существовало — населявшие их народы. Все дело в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах, социальные классы не станут разрушать породившее их общество. В непонимании этого заключена главная ошибка Маркса, обесценившая его социальные прогнозы. За исключением сотых долей процента россияне не хотят менять устройства своего общества как такового — они лишь хотят немного улучшить положение своей социальной группы и свое личное в рамках существующих порядков. Но, к счастью для остального мира, жадность верхов сочетается в России с деградацией всего населения. Это гарантирует ее крах, хотя процесс не будет ни простым, ни быстрым, а его результаты могут оказаться весьма огорчительны. Древняя московская рептилия может доставить еще немало проблем, сбросив старую кожу, как это случилось век назад. Что будет после Путина, и сможет ли Запад пожертвовать Украиной? Нынешние события в России до крайности похожи на то, что происходило в Российской империи в начале прошлого века. История явно оставила русских на второй год, но за прошедшее столетие они нисколько не изменились и не усвоили ни одного урока. И Путин, не теряющий надежд встроить себя и свое окружение в западный мир, похож в этом на последнего Романова. Конечно, можно сказать, что Путин обеспечил себе отступление. Но ведь и Романов к моменту финиша в Екатеринбурге был богатейшим человеком мира, державшим активы за границей. К тому же не факт, что расстрел не был имитацией. Судьба же романовских активов теряется во мраке. Впрочем, тема о том, как будет складываться судьба ТНК «КГБ» и лично Путина, когда корпорация уйдет из России, — отдельная, хотя и очень интересная. Но мы сегодня говорим именно о России. Так вот, когда режим Путина падет, на смену ему могут прийти два варианта новой власти: прозападный и третьеримский. Идеология прозападного понятна и не нуждается в комментариях. Идеология «третьих римлян» может быть какой угодно по форме, но в ее основе, в любом случае, будут лежать смыслы из XVI в. Вероятнее всего, это будет ядреная смесь из православия, марксизма-ленинизма и агрессивной жажды реванша за прошлые унижения. Нетрудно заметить, что все это в России уже было: прозападное Временное правительство, оказавшееся в полной изоляции, и банда ушкуйников-большевиков во главе с Лениным и Троцким, близкая и понятная русскому народу. При этом сам Романов сделал все возможное, чтобы власть перешла в руки прозападной команды. Точно так же, вне всякого сомнения, поступит и Путин. И так же, как и Романов, он не сможет ничего поделать с природой русского народа. Но, в отличие от Европы начала ХХ в., раздираемой Мировой войной, современный Запад сможет оказать существенную поддержку прозападному режиму. И хотя говорят, что на штыках нельзя сидеть, такой режим сможет продержаться достаточно долго, чтобы успеть попросить Запад о пустяковой услуге — скормить ему Украину. В том, что такой вопрос возникнет, сомнений нет, поскольку в глубине своего сознания даже самый прозападный россиянин остается все тем же православно-третьеримским существом, а надежд на оккупационную администрацию, полностью импортированную с Запада, увы, нет. Нет и сомнений в том, что Запад не откажет в таком пустяке новой, подающей надежды российской демократии. Особенно, в том случае, если Украина к тому времени останется такой же, как и сегодня, «наполовину Россией». Где царят такие же доиндустриальные отношения. Где правят неотличимые от российских элит, способные легко пойти на компромиссный сговор с Москвой ради собственной выгоды. Где половина населения тоскует о «твердом порядке» и скромном советском счастье, а те, кто не согласен с этим, мало-помалу выдавливаются из страны или смиряются с неизбежным откатом назад, уходя в личные заботы. Когда же прозападное правительство в Москве сметут — а это рано или поздно случится, и на свет появится новая Россия в ее настоящем облике, Запад, как обычно, умоет руки. Дальше уже возможны разные варианты. Например, корпорация беглых чекистов может вступить в союз с новым режимом в Москве. Впрочем, не только она. Доиндустриальное общество — штука крайне живучая, оно умеет возвращаться снова и снова. И мир как раз вступил в эпоху его очередного ренессанса, вызванного ослаблением национальных государств и усилением транснациональных корпораций, а также проникновением современных технологий XXI в. в отсталые страны. Схемы государства-корпорации, отработанные в Италии Муссолини и в Третьем Рейхе, а затем усовершенствованные в рамках ТНК первой волны, получают новый импульс развития. И только за одно я ручаюсь совершенно точно. В обновленной, и сохранившейся как единое целое, России непременно возродятся все старые лозунги. И следом за «даешь Киев» обязательно прозвучит «даешь Варшаву» и «даешь Берлин». А как мы помним, в прошлом цикле и Киев, и Варшава, и Берлин последовательно пали под напором московских орд. Робкая надежда на фоне печальных перспектив Прогноз для Украины в этой ситуации выглядит как минимум неблагоприятным. Хотя Кремль и сделал нам щедрые подарки, способствовавшие росту украинского национального самосознания, индустриальные реформы буксуют на месте. Это делает вероятным повторение истории УНР, павшей не столько от внешней агрессии, сколько по причине того, что среди украинцев обнаружилось немало ментальных россиян, купившихся на посулы большевиков. Противостоять этому мы можем лишь двумя путями, простыми по сути, но сложными в реализации. Во-первых, нам нужно ускорить на Украине индустриальные реформы — а они невозможны без смены элит. Во-вторых, проникнуться пониманием того, что мир с Россией, пока она играется в Третий Рим, невозможен. Украина и Россия, несомненно, не «братские народы». Все намного хуже — они два уродливо сросшихся сиамских близнеца от разных отцов, причем при разделении выживет только один из них. И одно только понимание этого недостаточно — оно должно послужить основой для наших конкретных действий. Если мы сумеем в течение 10 — 12 лет воплотить в реальность эти два пункта, у Украины появится скромный шанс не быть поглощенной Россией и не скатиться в варварство, неотличимое от русского. Этому может поспособствовать неравнодушная часть общества — в том, разумеется, случае, если она осознает весь ужас ситуации, в которой мы оказались сегодня. Впрочем, и это тоже уже другая тема.
