0
Дональд Трамп попросил у Пентагона военный парад. «Я хочу парад, как во Франции», — заявил он, по версии Washington Post, подразумевая, видимо, посещенные им в прошлом году мероприятия в честь взятия Бастилии. Подобные желания, безусловно, не говорят нам о президенте ничего нового. Он неоднократно говорил, что хотел бы видеть демонстрацию военной мощи. Разумеется, постепенное превращение навязчивой болтовни в приказ наглядно показывает, как трампизм превращает в реальность даже самую абсурдную риторику. Однако самый важный аспект возможного будущего парада — это значение, которое он может приобрести в американской культуре и политике. Во второй половине 20 века считалось, что военные парады — это советское, а не американское явление. На самом деле исторически это было не совсем так, и пару раз за время холодной войны Америка все же проводила в Вашингтоне парады. Однако это противопоставление создало мощный образ. Я до сих пор храню оправленный в рамку рекламный постер кроссовок New Balance конца восьмидесятых или начала девяностых годов с цветным бегуном — настоящим воплощением американского духа, — бегущим в противоположном направлении на фоне черно-белого советского парада на Красной площади. Подпись: «Из бегунов получаются плохие коммунисты». Само собой подразумевалось, что военные парады — это примета тоталитарных режимов и что они не сочетаются со свободой. (К слову, в 2016 году глава и владелец New Balance Джим Дэвис (Jim Davis) пожертвовал почти четыреста тысяч долларов на кампанию Трампа.)
Примерно во время этой рекламной кампании Советский Союз проводил последние из своих военных парадов — парад 9 мая 1990 года в честь 45-летия победы во Второй мировой войне (эти парады проводились только в юбилейные годовщины — в 1965 и 1985 годах) и парад 7 ноября 1990 года в честь 73-летия Октябрьской революции (такие парады проводились ежегодно). После этого парады были прекращены, пока президент Борис Ельцин в попытке ободрить расколотое и разочарованное общество не восстановил — не без колебаний — парад на День победы. Это был неоднозначный шаг — как с внешнеполитической точки зрения, так и с внутриполитической. Он ясно продемонстрировал, что Ельцин больше не надеется создать российскую идентичность, не связанную с идеей имперского величия. Кроме того, западные лидеры, включая Билла Клинтона, не захотели принимать участие в праздничных мероприятиях 1995 года, так как Россия тогда вела первую жестокую войну в Чечне. При этом Ельцин перенес парад с Красной площади и отделил его от официального празднования пятидесятой годовщины окончания Второй мировой войны. Четыре года после этого парады не проводились. Владимир Путин, напротив, наслаждается парадами и превращает их в свое оружие. Когда я писала свою книгу «Будущее — это история: как тоталитаризм снова завоевал Россию», я заставила себя посмотреть записи всех военных парадов, проходивших 9 мая на Красной площади с тех пор, как Путин пришел к власти. Их масштаб постоянно рос. В 2003 году в параде участвовали пять тысяч солдат (более ранних данных я не нашла), а в 2012 году — 14 тысяч. В 2008 году к параду была добавлена военная техника-танки и ракеты. В 2010 году добавилось авиашоу. Сейчас парад считается центральным событием российского политического года. Он отражает современную российскую идентичность: устрашающую, подчеркивающую величие, целиком основанную на победе во Второй мировой войне. Российский социолог Лев Гудков считает, что победа — это очень удобный национальный миф, потому что она бросает свой отсвет и на прошлое, и на будущее. Она объясняет, как СССР превратился в одну из сверхдержав 20 века, и одновременно оправдывает террор, предшествовавший войне и сопровождавший ее. Французский военный парад в честь Дня взятия Бастилии, вероятно, вдохновивший Трампа, конечно, тоже не до конца свободен от связанных с террором коннотаций, однако в целом его смысл намного симпатичнее. Он прославляет народ, свергнувший монархию и завоевавший свободу (хотя эти люди, разумеется, не носили форму и не маршировали строем). Что может означать американский парад? На первый взгляд, мировоззрение Трампа выглядит вполне понятным: он считает, что парады прилагаются к президентскому посту, как позолоченная мебель к богатству. Кроме того, Трамп хочет показать, что именно он, а не генералы, которым поручено его обуздывать, командует вооруженными силами — и заодно, что у него кнопка больше, чем у Ким Чен Ына. Однако Трамп, будучи демагогом, также апеллирует и к более глубоким вещам — таким, как чувство утраченного американского величия или даже утраченного представления Америки о себе. В этом Соединенные Штаты мало отличаются от прочих стран западного мира, который внезапно обнаружил, что его сложившиеся после Второй мировой войны представления о себе утратили убедительность и не могут больше служить опорой для идентичности. Собственно говоря, симптомом этого и стал подъем правых в Европе. Швеция, в послевоенное время создавшая для себя идентичность гуманитарной сверхдержавы, увидела, как стремительный взлет антииимигрантски настроенных правых разрушает этот образ. Германия столкнулась с еще недавно немыслимым феноменом — с усилением ультраправой партии, напрямую отрицающей саму идею того, что немцы должны принимать во внимание призрак нацизма. А в Соединенных Штатах появился президент, который не верит, что «Америка — нация иммигрантов», и хочет свернуть ей величие с помощью военного парада. Washington Post сообщает, что Пентагон хочет провести парад на День ветеранов, связанный с победой в Первой мировой войне. Однако трудно представить себе какую новую идентичность можно извлечь из побед 1918 года. Вероятно, как вариант предлагался также День независимости — ведь это было бы ближе всего и по времени года, и по символическому смыслу к тому, что Трамп наблюдал во Франции. Но что, если парад состоится в День поминовения? С учетом происхождения праздника, это может положить начало дискуссии о месте и значении Гражданской войны в американской истории. И трудно без дрожи представить себе, что получится, если тон такой дискуссии будет задавать такой президент.
Маша Гессен — журналист, автор нескольких книг, последняя из которых — «Будущее — это история: как тоталитаризм снова завоевал Россию» («The Future Is History: How Totalitarianism Reclaimed Russia») — получила в 2017 году Национальную книжную премию.
