0
В документальном фильме «Туман войны» бывший министр обороны США Роберт Макнамара (Robert McNamara) заявил, что Америка проиграла Вьетнамскую войну отчасти потому, что она не смогла отнестись к своему врагу с пониманием. Речь шла не о сочувствии Вьетконгу, а о необходимости понять их истинные страхи и мотивы. США искренне полагали, что они воюют во Вьетнаме, чтобы предотвратить распространение коммунизма, тогда как вьетнамцы верили, что они сражаются за свое законное право на национальную независимость. Такое трагическое непонимание, унесшее жизни 50 тысяч американских солдат и 3 миллионов вьетнамцев, до сих пор поражает воображение, особенно учитывая то, что сегодня Вьетнам является процветающей страной, живущей в мире с Западом. В своей блестящей статье под названием «Слово, которым можно исправить американскую политику в отношении России» (One Word to Improve U.S. Russia Policy), опубликованной в издании The New Republic, Сева Гуницкий утверждает, что США совершают точно такую же ошибку в своей нынешней политике в отношении России. Путин не является тем свирепым начальником разведки, находящимся в эпицентре чрезвычайно запутанной разведывательной сети, который искренне хочет уничтожить весь мир и которого, подобно злодеям из фильмов о Джеймсе Бонде, необходимо остановить и наказать за все его злодеяния, чтобы после этого мир магическим образом смог вернуться в нормальное мирное состояние, и в нем снова установились дружеские отношения между странами. В действительности Путин является «главой все более дезорганизованной и коррумпированной системы, основанной на принципе покровительства», которая дает сбой из-за постоянного стремления к «державности», то есть к тому, чтобы «одновременно быть великой державой и быть признанной в качестве великой державы другими странами». Стремление России к державности существовало еще до прихода Путина к власти, и оно сохранится даже после его ухода. «В непосредственном российском окружении она означает неоспоримую сферу влияния, схожую с той, о которой говорится в американской доктрине Монро. В отношениях с другими сильными и влиятельными государствами, такими как США, державность подразумевает уважение, престиж и признание — все в одном слове. Иначе говоря, это место за столом тех, кто управляет мировыми делами». Россия вовсе не возрождается или увеличивает свое влияние, как утверждают некоторые западные аналитики. Напротив, Россия «слаба и, возможно, переживает упадок». Но это не делает ее менее опасной. Напротив, «во многом Россия представляет угрозу в силу того, что ее слабость мешает ей добиваться тех геополитических целей, которые лежат в основе российской внешней политики». По мнению Гуницкого, Путин — это симптом, а не сама болезнь. «Стремление России к возрождению державности и региональной гегемонии носит более глубокий характер. Это не просто изменчивый характер режима и мотивов его руководителей. Сам Путин является симптомом мощных системных сил, которые доминируют в российско-американских отношениях с момента распада Советского Союза и будут в них доминировать, кто бы ни пришел Путину на смену. Возможно, спасать эти отношения уже слишком поздно, но чтобы лучше понять движущие силы российской политики, надо подняться над патологией ее лидера и изучить общий контекст, в котором он действует». Путин не сумел добиться значительных успехов в реализации общей стратегии России. Вмешательство России в американские выборы, ее хакерские атаки и отравления парадоксальным образом привели к тому, что Запад еще больше укрепился в своем намерении предотвратить укрепление державности. Это помогает объяснить, почему, если делать главный акцент на наказании Путина и России за их хакерские атаки и отравления, можно добиться обратного результата. Таким образом, ответы на вопрос, кто ведет себя провокационно, могут оказаться совершенно противоположными в зависимости от того, в какой стране вы находитесь. «С точки зрения России, не она, а Запад ведет себя провокационно. Это и объединение Германии на западных условиях, и расширение НАТО, и поддержка антироссийских движений в ходе цветных революций, и многое другое. Оказавшись в окружении, российская элита ощущает сильную тревогу, потому что она издавна обеспокоена внешними угрозами своим границам и стране изнутри. (Такая паранойя в немалой степени объясняется многочисленными нападениями на Россию, начиная с монголов.)» Россия также часто подозревает лицемерие. Америка называет предположительное вмешательство России в президентские выборы 2016 года неэтичным и неприемлемым шагом. Однако Америка считает, что она имеет неоспоримое моральное право вмешиваться в выборы в странах, относящихся к российской сфере влияния — якобы ради защиты демократии. По мнению Гуницкого, в том, что Россия ощущает геополитическую незащищенность, есть психологическая подоплека. «Это и глубокое чувство унижения, и страх перед высокомерным Западом, и боязнь оказаться в натовском кольце. Этого не увидишь в экономических показателях и в цифрах военных расходов, но такие чувства влияют на принимаемые решения не меньше, чем поставки оружия и торговые соглашения». «Западные аналитики сосредоточились на изучении мотивов непостижимого российского президента. И в этих условиях легко спутать внешнюю политику России и внешнюю политику Путина с учетом того, какое сильное влияние он на нее оказывает». Если Россию наказывать, это может еще больше усугубить лежащую в основе проблему. Путин — это всего лишь очередное проявление «важнейшего и неподвластного времени элемента российской внешней политики, для которого Путин — не более чем очередная глава». Поэтому «Путин добился некоторых очевидных тактических успехов в возрождении регионального господства и во вмешательстве в иностранные выборы». Однако «его более масштабное стремление снова сделать Россию ответственной и авторитетной великой державой потерпело полную неудачу. В результате Россия стала более незащищенной и подозрительной, чем до распада Советского Союза». И гораздо более опасной. Запад рассматривал крах СССР в 1991 году как абсолютный триумф и как прорыв в вопросе глобального мира. С точки зрения Запада, демократия одержала победу над коммунизмом. В результате «международная система перешла от двухполярности к однополярности». Но Россия рассматривала ситуацию иначе. Крах СССР «стал окончанием борьбы двух очень разных типов: закончилась идеологическая борьба между коммунизмом и демократией, но одновременно пришел конец российской державности». Россияне в целом с радостью встретили крах коммунизма, и большинство из них не хотят, чтобы он вернулся. Однако утрата державности — то есть признания России в качестве крупного мирового игрока — рассматривалась и до сих пор рассматривается как катастрофа. Восстановление этого статуса за Россией остается геополитическим императивом, который будет долгое время сохраняться и после ухода Путина. «Поэтому, с точки зрения Запада, жалоба Путина на то, что распад Советского Союза стал "величайшей геополитической катастрофой 20-го века" звучит как тревожная ностальгия по холодной войне. Но Путин имеет в виду нечто другое: страна из грозной сверхдержавы превратилась в позорное и жалкое нечто». «Столь резкое расширение западного влияния, каким его считают многие российские политики, стало катастрофическим ударом по многовековому и прочно устоявшемуся положению вещей, которое сформировалось не при Сталине, а гораздо раньше, начиная с Петра I… Сегодня россиян — не только Путина и его окружение, но и простых российских граждан — неотступно преследует один страшный вопрос, а именно вопрос о катастрофических последствиях советского распада и о злорадной и полупрезрительной реакции Запада на этот крах». «Россияне могут ворчать на Путина за его политику, но даже внутренние оппоненты хвалят президента за стремление восстановить российскую державность, и злятся за Запад, который пытается игнорировать эти устремления. Отчасти именно из-за этого российские руководители негодуют, когда Запад начинает говорить о "наказании" для России. В конце концов, партнеров не наказывают — наказывают непослушных детей». Хотя ничто из этого не оправдывает поведение России, это помогает объяснить, почему одни подходы США к России могут оказаться эффективнее других. Американские политики полагают, что демократизированная Россия автоматически станет прозападной, а автократическая Россия обязательно должна выступать против Запада. Но, по мнению Гуницкого, это не так. Демократизированная Россия продолжит стремиться к державности. «Ее внешняя политика характеризуется не какой-то конкретной идеологией, а прагматизмом и геополитической паранойей. Во многом это не революционная, а глубоко реакционная страна. И она останется такой, даже если Путин уйдет со сцены». 50 лет назад США потратили огромное количество финансовых и человеческих ресурсов на то, чтобы наказать Вьетконг. Вместо того, чтобы сосредотачиваться на стремлении наказать Путина и Россию за их прошлые проступки, Западу стоит попытаться понять многовековое стремление России к державности, выяснить, какие элементы этой российской программы могут считаться легитимными, и установить правила для дальнейшей игры. В конечном итоге западным лидерам пора перестать мечтать о том, что жестко наказанная Россия, или постпутинская Россия, или даже демократизированная Россия станет истинным союзником и другом Запада. Вместо этого Западу стоит помочь России разработать экономическую и политическую стратегию, которая позволит ей избавиться от ощущения позора, появившегося в тот момент, когда она превратилась в жалкую страну, и добиться более подходящего статуса, а также выработать правила игры, которым России придется следовать, чтобы сохранить этот статус.
