0
По прибранному и слегка подкрашенному футбольному Калининграду ходят волонтеры в больших синих поролоновых рукавицах с надписью «Дай пять!». И мы все, хорваты, пара нигерийцев, и местные с удовольствием откликаемся на этот призыв. На границе с Калининградской областью скопилось много хорватов, приехавших на машинах с хорватскими номерами или на польских автомобилях, украшенных национальными флагами. Пропускают быстро, открыты все полосы. Польская таможенница обращает внимание, что хорватских болельщиков больше, чем нигерийских (сегодня встречаются их сборные), но потом объясняет сама себе: в Нигерии такой билет стоит, наверное, как целая деревня. Ее слова на руинах мира политкорректности звучат вполне нормально, просто такая шутка. На российской границе обстановка более серьезная. Молодые пограничники так увлекаются разговором по-английски («please», «please wait», «please come here»), что не выходят из своей роли, даже когда обращаешься к ним по-русски. От границы ведет неплохая дорога, обочины которой заросли борщевиком Сосновского. Если вся приграничная область этой странной постпрусской России засажена такими растениями, на вторжение (ни с одной, ни с другой стороны) нет шансов. Все могут спать спокойно. А страхи есть. В Польше не так давно, в 2014 году, легкую панику вызвали сообщения о том, что россияне вырубают в лесах Калининградской области просеки, освобождая путь для прохода танков. Губернатор Антон Алиханов, в свою очередь, пугал в этом году в своем интервью газете «Взгляд», что Польша выделяет подозрительно большие деньги на оборону от вторжения с российской стороны границы, хотя в России «никто теорий а-ля большая Речь Посполитая не разрабатывает». После периода относительной оттепели, когда действовал режим малого приграничного движения, все снова вернулось на круги своя: вот Польша, вот РФ. И при этом единая, а не какая-то разделенная на части, будто Калининград здесь, отдельно, а матушка-Россия где-то далеко. Губернатор Алиханов старается стереть (реальные и воображаемые) отличия между своей областью и остальной частью страны. Он говорит, что никакого «калининградского самосознания», о котором еще недавно было столько разговоров, не существует. Россия — это Россия, и точка. Слово «регионализм» попахивает сепаратизмом, а сепаратисты сидят в тюрьме. Это уже не те времена, когда можно было открыто обсуждать особый статус для Калининградской области в рамках РФ, превращение ее в российский Гонконг, особую экономическую зону или даже «четвертую страну Балтии». Все, конец. Даже Борис Бартфельд, писатель и местный активист, который уже много лет занимается спецификой своего региона, отвечая на вопрос об отличительных чертах калининградского менталитета, предпочитает перевернуть все с ног на голову. «Мне кажется, — говорит он, — что калининградцев можно назвать в большей степени европейцами, чем москвичей. Они там живут в другом мире, где присутствует, скорее, американский дух, а у нас, как и остальных россиян, сознание европейское». Впрочем, все здесь напоминает о Европе. На обочине отличного шоссе, ведущего в Калининград, в зарослях борщевика стоит щит с изображением европейского флага и текстом, который гласит, что дорога построена с привлечением европейских средств. Автомобили местные жители пригоняют из Германии, повсюду можно увидеть рекламу, предлагающую «евроремонт». Европа в Калининграде, что тут скрывать, ассоциируется с Германией. Бары оформляют в немецком стиле, ресторан в центре специализируется на «немецкой кухне с русской душой», а местный бездомный обращается к хорватским болельщикам по-немецки. На недавно возведенном стадионе сегодня проходит матч чемпионата мира. Большого наплыва гостей нет, но в центре города слоняется много людей в спортивной экипировке. На огромной покрытой бетонными плитами площади у Дома советов (возведенного на месте древнего прусского замка) собираются люди в клетчатых бело-красных футболках. Они рассматривают окрестности, пьют пиво.
Я спрашиваю, нравится ли им здесь. «Очень красиво очень красиво», — отвечают они. И только один пожимает плечами и произносит нецензурное слово, означающее на его языке медвежий угол. Одним словом, он не в восторге. Больше ничего мой собеседник сказать не в состоянии: он несколько нетрезв и по какой-то причине рассержен. Парень приехал из Сплита, а это, как ни крути, средиземноморье. Морские славяне внедрились в итальянскую эстетику и хорошо в ней прижились. Так хорошо, что все чаще начинают сомневаться в своей принадлежности к славянскому миру. На следующий день от хорватов не остается ни следа. Набитые битком бары опустели, а площадь у Дома Советов стала казаться еще более мрачной. Русский славянский дух в Калининграде пришел на немецкую почву и оставил от прошлого только систему каналов. Все застроили модернистскими зданиями, а потом, в эпоху капиталистического безумия, — чем попало. Здесь стеклянная стена, там стилизация под фахверк: деревянные балки нарисованы краской на отштукатуренной стене, а надпись на русском выведена готическим шрифтом. Широкие транспортные артерии, которые боязно пересекать пешеходу, разрезают город, как реки. Новый стадион построен на подтопляемом участке, который пришлось засыпать песком до тех пор, пока тот не перестал пропитываться водой и (хотя бы временно) оседать. Однако Калининградская область, зажатая между вестернизирующимися Польшей и Литвой, — это просто фрагмент России, каковым она и выглядит. А Калининград — это изуродованный рекламными щитами и некрасивыми строениями российский город. Фан-зона находится у Дома Советов — гигантской бетонной глыбы, которая возвышается на огромной площади. Это выглядит так, будто кубические инопланетяне решили высадиться на самой большой бетонной площадке в окрестностях. Часть улиц вокруг фан-зоны на время матчей перекрыли. К делу подошли основательно: путь преграждают не символические заборы, а тяжелые куски бетона, как на блокпостах в Донбассе, а их (будто этого мало) дополняют грузовики с надписью «Корпорация Русь». В толпе болельщиков скучали юноши в черной полицейской форме, у канала стояли омоновцы и машины Росгвардии, вокруг ходили казаки, на голове которых, несмотря на жару, красовались папахи. Заведений общепита вокруг фан-зоны было не так много, так что болельщики осаждали «немецкую кухню с русской душой», приводя в изнеможение официантов. В другом месте — эксклюзивном клубе, претендующем на «классическую элегантность», болельщики пили пиво за столиками, которые выглядели так, будто за ними только что сидели классические русские гангстеры 1990-х. В кафе, на фасадах некоторых домов, на киосках — всюду на фотографиях изображен старый Кенигсберг. Куда ни взглянешь, видно, что раньше было лучше: стильно, по-городскому, немецкие дома складывались в урбанистические комплексы, а на этой жуткой площади у Дворца Советов стоял когда-то королевский замок. Россияне лихо внедрились в немецкую ткань города. У нас на бывших немецких землях историю старались как-то переделать, иногда чуть исказить, создавая ее альтернативную версию, этакую польскую сказку. Прошлое не стирали полностью, а внедряли его в нашу историю, чтобы сделать доставшиеся от немцев земли частью Польши. Здесь же топонимы изменили, а историю перепахали, избрав тактику колонизации. Иногда кто-то предлагает восстановить хотя бы часть старых немецких зданий. Противники такой идеи отвечают, что это будет практически преклонение перед Германией, а она сюда уже не вернется. Раз здесь могилы защитников России, значит, здесь и она сама.
«Сохранился ли в таком месте его прежний дух?», — спрашиваю я Бориса Бартфельда, который увлекается темой старого Калининграда. Он, вздыхая, рассказывает, что некоторые государственные учреждения и ведомства располагаются в старых, спасенных от разрушения зданиях. Калининград был столичным прусским городом, а от таких городов всегда что-то остается хотя бы в самой атмосфере, говорит он, пытаясь, кажется, убедить в этом самого себя. Печальным и неоспоримым фактом было то, что кафе «Мария», в котором мы сидели, находилось в подделке под немецкую архитектуру, а напитки подавали там в пластиковых стаканах. Все это место называется «Рыбной деревней», но, как рассказывает Бартфельд, ничего подобного тут не было, хотя чуть дальше существовал рыбный рынок. «Я бы хотел, чтобы восстановили часть старого города, — продолжал Бартфельд. — Еще не поздно. В Польше на это потребовалось какое-то время. Этим занимались в Ольштыне, в Гданьске, а в Эльблонге процесс еще продолжается». Последний город — хороший пример. От довоенного Эльблонга осталось всего несколько старых домов на заросшем кустами пустыре с фрагментами старых фундаментов. Отстраивать его заново (в довольно свободном стиле) начали относительно недавно, при этом здания, «восстановленные» в 1980-е годы, выглядят, как фантазии Польской Народной Республики на тему Запада, дома, возведенные на заре капитализма, как претензия на западный стиль, и лишь в тех, что появляются сейчас, есть какой-то шик и стиль. Решат ли восстанавливать хотя бы небольшой фрагмент старого города в Калининграде, до сих пор неизвестно. В центральном районе, носившем название Кнайпхоф, остался только кафедральный собор, который некоторые называют «кенигсбергской усыпальницей». Там, где стояли старые дома, разбили парк. Получился город-призрак: вдоль аллей установлены стенды с описаниями и фотографиями старых улиц. Это немного напоминает Костшин, расположенный на польском берегу приграничного Одера. Там от старого города тоже остались одни фундаменты, но их не сравняли с землей, а сохранили, позволив разрастись траве, а потом поставили таблички с прежними названиями. Кнайпхоф — это примерно то же самое: воспоминания о центре города, из которого попадаешь прямо в дешевую имитацию немецкой архитектуры в «Рыбной деревне». По острову гуляли болельщики Нигерии с гидом. Время от времени кто-то отбивался от группы, чтобы погонять мяч с местными детьми или «дать пять» одному из многочисленных хорватов. Хорватские флаги можно было увидеть и в руках россиян, некоторые из которых даже пытались завязать разговор, пользуясь панславянским волапюком. На матч Хорватии и Нигерии отправилось множество местных жителей. «Хорваты отличные, это такие россияне, которые просто живут в более приятном месте», — объяснял мне Дима, пришедший в фан-зону с хорватским флагом. Сам он в Хорватии никогда не был, но знает по роликам в «Ютуб», что там отлично, как в Италии. Впрочем, знакомые ему тоже об этом рассказывали. «Просто страшно, что мы сделали с этим городом, — жалуется он, шагая по Ленинскому проспекту, который над островом превращается в мост. — Было так красиво, а сейчас выглядит, как дерьмо. И еще мы всем об этом напоминаем фотографиями старого Кенига. Красивый был город, а мы его разрушили и построили всякую дрянь. Мы даже не способны признаться себе в том, что мы варвары». Навстречу нам движутся какие-то нетрезвые парни. «Ра-а-асея!» — кричат они, увидев нас. «Ра-а-асея!» — отвечает им Дима и вновь переходит к русскому самобичеванию. «Мы ничего не умеем сделать хорошо. Я бывал в Германии, там красиво, даже у вас в Польше как-то получается, а вот у нас…» Борис Бартфельд, который заказал в кафе «Мария» апельсиновый сок, но получил грейпфрутовый, жалуется на современную архитектуру. «Когда я нахожусь в Гданьске, мне не хочется выходить из Старого города, то же самое в Варшаве или в других местах. Современная архитектура — это не искусство, как старая, а чистый функционализм», — говорит он.
Бартфельду хочется, чтобы в Калининграде восстановили хотя бы часть старого центра. Я спрашиваю, не лучше ли заполнить пустые места хорошей российской архитектурой? Он морщит нос: «На 99% территории пусть такое строят, а мне нужен 1% — старый город». Почему нет? Мой собеседник чувствует себя европейцем, как и большинство жителей области. С тех пор, как новой мировой порядок, сложившийся после окончания холодной войны, сделал их узниками этих 15 тысяч квадратных километров, они стали чаще бывать «в Европе», то есть в Литве и Польше, чем в «материковой» России. «Конечно, мы смотрим, подмечаем удачные решения и естественным образом приобретаем какие-то черты соседей. Если бы еще границы были открыты. Не только для нас, пусть люди к нам приезжают. Мы не хотим быть отрезанными от мира». В Калининграде много городских активистов. Они обращают внимание на то, как функционирует город, устраивают разные мероприятия, поддерживают контакты с коллегами из соседних стран. Многие интересуются прошлым своего города, изучают старые фотографии, находят старые немецкие предметы. Несмотря на русификацию, все немецкое до сих пор хорошо продается. В «Рыбной деревне», где возвели стилизованные немецкие дома (в Польше нечто подобное можно увидеть в Згожельце напротив моста, ведущего в Гёрлиц), стоит человек, торгующий «старыми немецкими» бутылками с надписями «bier» и «maggi». Власти и националисты боятся, однако, германизации, в первую очередь подспудной. Страхи совершенно беспочвенны, ведь что это за германизация, которая связана лишь с желанием почувствовать связь с городом, в котором живешь? Некоторое время назад много шума наделала история со стюардессой, которую «Аэрофлот» уволил за то, что она объявила по-английски рейс «Москва — Кенигсберг» (хотя по-русски использовала название Калининград). Несколько лет назад советник Путина Сергей Глазьев говорил, что Калининградская область — это российский бастион, который защитит россиян от «евросодомии», пороков и либерализма. Сейчас, как легко догадаться, место «содомитов» заняли националисты. И так плохо, и так. Среди россиян, которые ездят в Польшу за покупками, ходят слухи о том, что в Гданьске или Эльблонге нападают на туристов из России. В целом Польша начала ассоциироваться в основном с маршами националистов или религиозными процессиями. «А вы откуда?— спрашивает меня продавщица в продовольственном магазинчике, слыша мой акцент. — Из Хорватии, на футбол приехали?» «Нет, — отвечаю я, — из Польши». «А! — широко улыбается она. — Матка боска! Матка боска!» (Матерь божья — прим. ред.)
