0
Алексей Чадаев многие годы входил в число идеологов внутренней политики Кремля, проработав во второй половине 2000-х в команде Владислава Суркова, а затем несколько лет возглавлял политический отдел Единой России. В 2006 году он выпустил нашумевшую книгу «Путин. Его идеология». Postimees: В западном мире уже несколько лет во многих странах разворачивается конфликт между элитой и народом. Насколько вероятен такой конфликт в России или он невозможен при нынешней власти? Или же этот конфликт происходит не так, как на Западе? Алексей Чадаев: Этот мировой тренд связан не с особенностями политических систем каких-то стран, а с технологическими изменениями в экономике. Идет новая волна индустриализации: чтобы что-то произвести, нужно все меньше людей. Люди становятся все более ненужными. В результате этого резко начинает расти разрыв между самыми богатыми и остальными. Если взять Россию, то у нас все время утверждают, что мы постоянно отстаем по части производительности труда. И все время ставится целью ее повысить. Почему? Потому что рост производительности означал бы, что работу, которую сейчас делают пять человек, должен будет делать один. В России это означало бы миллионы уволенных людей, а этого никто не хочет. АвтоВАЗ в Тольятти производит не столько автомобили, сколько рабочие места. Особенность нашего государства в том, что, помимо того, что все время растет доля государства в экономике, само государство постоянно становится крупнейшим работодателем, создавая бюджетные рабочие места. У нас постоянно растет армия чиновников. У нас на региональном и муниципальном уровне очень много бюджетных мест, которые на самом деле не нужны. Куда девать людей, если бы они не будут состоять на госслужбе? Ясно, что этого не произойдет. В России низкая безработица, поскольку структура занятости такова, что пять человек делают работу одного. — Многие должности в России — как будто социальные рабочие места? — Именно, социальные рабочие места. Во всем мире видно, что власти все хуже справляются с перераспределением богатства от богатых к менее богатым. Богатые находят все новые и новые способы избежать налогообложения, чтобы меньше распределять свои доходы. Пропасть между богатыми и бедными, растущая во всем мире, наиболее драматично проявляется сейчас в странах с наиболее быстрым экономическим ростом, как Китай и Юго-Восточная Азия. Там политические процессы, которые происходят в результате всего этого, еще только предстоят. В западном мире и России произошло так, что богатые увеличили свое богатство и во времена экономического роста и во время кризиса. Без разницы, что происходит в экономике, пропасть лишь растет. Это выражается в различного рода конфликтах между элитой и народом. — В чем этот конфликт выражается в России? — В данном случае Путин — основная связь, которая поддерживает нормальные отношения между элитой и народом. Путин — лидер элиты и любимец народа в одном лице. Все остальные связи вроде «Единой России» или других институтов, исчезли. Это было особенно видно в ходе повышения пенсионного возраста. — Это больше теоретический вопрос, но почему в России не видно роста популистских партий? — Потому что сам Путин и есть основной популист. Он и Podemos (испанская партия), и Syriza (греческая партия), и Трамп в одном лице. Одновременно и правый, и левый популист. Объективные предпосылки против него все время увеличиваются. — Что вы имеете в виду помимо повышения пенсионного возраста? — Налоговый режим постоянно ужесточается: вырос налог с оборота, пытаются обложить налогом тех, кто работает на себя. Россия никогда раньше этого не делала и в отношении них всегда действовал принцип «мы не лезем к вам, а вы не лезьте к нам» — пытаются уменьшить серую зону экономики, что важно в том смысле, что она построена на том, что люди бегут от государства. Не от уплаты налогов, а вообще от общения с государственными институтами. Теперь же государство хочет получить их обратно, чтобы они были, так сказать, видны на государственном радаре, люди начинают сопротивляться и уходят глубже «в лес». Вся наша система распределения государственных денег выстроена на том, чтобы было возможно найти лазейки. — Например? — По статистике, на Северном Кавказе мегарождаемость. Но если сравнить число рождений с числом тех детей, которые через семь лет пошли в школу, то окажется, что многие дети куда-то исчезают. На самом деле, нет, конечно, никакой огромной детской смертности. Объяснение просто: на Северном Кавказе нет мегарождаемости, это всего лишь махинации для получения материнского капитала. Когда внезапно стало темой повышение пенсионного возраста, резко стало расти число людей, получивших инвалидность, чтобы таким образом все-таки получить от государства деньги, которые оно недоплатило. В системе распределения государственных денег огромное количество таких лазеек, и люди прекрасно научились ими пользоваться. Я говорю сейчас совсем не о коммерческих структурах, близких к государству, а о совершенно обычных людях. Государство стало сейчас закрывать эти лазейки, это вызывает у людей довольно сильное раздражение. Социологические исследования показывают, что одна из тем, которая очень раздражает людей, — это «принцы». — Вы имеете в виду детей высокопоставленных госчиновников? — Да, все эти чайки-младшие, патрушевы-младшие, которые к своим 30 годам становятся министрами или попадают на другие высокие места. Это воспринимается как уклончивый феодализм, где должности начинают передавать в порядке наследования. Это вызывает очень сильное раздражение и косвенно отражается и на Путине: почему он все это позволяет. — Власть же понимает, что это вызывает гнев у народа. — Да, конечно. — Почему тогда Кремль это делает, у них нет других кандидатур на должности? Или это дань Путина своей команде? — Лично я думаю, что это неплохо, что дети высокопоставленных чиновников не употребляют наркотики где-нибудь в Лондоне и не гоняют на яхтах, как мы привыкли, а постепенно приобретают опыт управления руководством. Я думаю, что это правильно, поскольку у их отцов уникальная компетенция. — Какая уникальная компетенция? — Они просто знают, как у нас все устроено, и способны передать это знание людям, которым они очень доверяют, то есть своим детям. Меня очень испугает, если у нас исчезнет поколение, которое знает, как в России все работает: тогда все перестанет функционировать. Пока не разработаны более глубокие кадровые фильтры, это сойдет. Это не хорошо, но сойдет. Это лучше, чем ничего. Это лучше, чем если правящая элита просто состарится и ослабеет. — Вы думаете, когда Путин и его поколение уйдут, все государственное управление распадется? — Конечно. Это же произошло в начале 1980-х. Но да, у общественности это вызывает очень большое раздражение, поскольку распространено мнение, что если ты не родился в правильной семье, у тебя нет никаких шансов чего-то достичь. — То есть это мнение неверно? — Нет, поскольку вакансий в элите страны во много раз больше, чем тех детей, которые на что-то способны. — Вы говорите, что народ раздражен несколькими вещами, но в чем тогда выражается это раздражение? — Люди, которые занимаются выборами, чувствуют это. Есть тенденция, что кандидаты от власти идут на выборы как независимые кандидаты, а не кандидаты от «Единой России». Начиная с самого Путина. В Приморье Андрей Тарасенко пошел на выборы от «Единой России» и проиграл, Олег Кожемяко пошел как независимый кандидат и победил. Федеральный имидж правящей партии стал токсичным. Даже в таком спокойном месте, как Якутия, на выборах мэра в Якутске победил кандидат от оппозиции. — Протест против элиты, следовательно, сказался на осенних губернаторских выборах в России, где кандидаты от власти проиграли в пяти регионах? — Вне всяких сомнений. Таких регионов могло бы быть больше. Но поскольку это был стихийный протест, в других регионах вообще не нашлось таких руководителей. — Следовательно, все это может повториться на выборах в этом году? (Важнейшие из них предстоят в Петербурге — прим. автора). — Может. — Лидер российской несистемной оппозиции Алексей Навальный в этом смысле правильно проводит кампанию, призывая голосовать в любом случае против кандидата от правящей партии? — Интересно, что Навальному этот протест ничего не дает. Те кусочки, отколовшиеся от Путина, не собираются за Навальным. В прошлом году, когда в Москве были крупные митинги против реновации, его даже не пустили на трибуну. Ему сказали, мол, у нас другие претензии к власти. — То есть никакой конкретной политической пользы от этого нынешнего протеста, который отразился на выборах, нет? — Есть, но в скрытой форме. Каким бы странным это ни казалось, выигрывают от этого системные оппозиционные партии КПРФ и ЛДПР. — Ну да, поскольку других кандидатов к выборам не допускают! — Да, причем их кандидаты совершенно непригодны, совершенно лояльны и часто сами делают все для того, чтобы не победить. Однако они стали для людей средством выразить свое недовольство. — В чем тогда состоит проблема для Кремля, если выигрывают как будто оппозиционные кандидаты, но по-вашему они совершенно лояльные люди? — Руководителями регионов становятся совершенно непригодные для этого люди, которые в действительности должны были быть затычками на выборах. Они не готовы управлять регионами, не знают, как все это устроено. Какова самая важная работа у губернатора российского региона? Выторговывать деньги из федерального бюджета у Москвы. Губернатор тем больше эффективен, чем больше денег он получает от министерств из Москвы для своего региона. В этом смысле абсолютный чемпион — Татарстан. Но с ними все ясно, что их никогда не пустят даже на порог. Для регионов такие губернаторы — на самом деле, большая беда, и ситуация будет там становиться все хуже. Люди будут воспринимать это не как то, что он ничего не может, а что Кремль решил им отомстить, потому что они не проголосовали за его кандидата. Их недовольство будет канализироваться в направлении Путина. — По-вашему, недовольство людей Москвой и Кремлем будет расти именно в регионах? — Да. — Что мог бы предпринять Кремль? — Президентской администрации придется больше заниматься системной оппозицией, чтобы от их имени баллотировались не всякие странные существа, а люди, которые способны управлять регионами. Тогда этот протест канализируется в местные выборы, и новые люди будут действительно способны руководить. Хороший пример — Приморье, где люди всю жизнь занимались торговлей. Они видели, что Кремль очень хочет поставить своего губернатора. Они сказали: ладно, мы продадим тебе эту ржавую тачку, если ты так этого хочешь, но в три раза дороже. Они добились от Москвы того, что во всей России ГЛОНАСС обязателен, за исключением Приморья. Столицу Дальневосточного федерального округа перенесли из Хабаровска во Владивосток, чем подкупили элиту, поскольку это означает большие деньги, кроме того, были обещаны крупные федеральные программы развития на 1,5 миллиарда рублей. Просто они выторговали то, чего давно хотели, но к чему Москва до сих пор не прислушивалась. Теперь вдруг услышала. Другие регионы посмотрели и поняли: ага, если мы хотим, чтобы Москва нас услышала, нам надо забаллотировать присланного нам кандидата. В этом смысле на осенних выборах еще многое может произойти. — В Москве и Петербурге особенно? — В Москве больших проблем не будет, поскольку Москва очень сильно изменилась к лучшему. Москва — больше не центр протестов, как в 2011 году. Петербург — да! Петербург протестный. Там есть известные местные оппозиционные лидеры. Там все будет интересно. В Ставрополе, Челябинске, Мурманске, на Сахалине и еще в нескольких регионах будет весело. — Насколько эти растущие сейчас протестные настроения будут влиять на уже следующие президентские выборы в 2024 году? — До этого еще будут парламентские выборы 2021 года, где действительно будет весело. В нынешней Думе у Единой России 343 места, то есть конституционное большинство. Откуда ему взяться, если партия набрала чуть более 50% голосов? Оттуда, что почти все победители в одномандатных округах в последний раз были из Единой России. В 2016 году было очень легко победить в одномандатных округах, если ты был из Единой России. По состоянию на конец 2018 года это очень сложно. К 2021 году это станет еще сложнее. Если бы я сейчас руководил чьей-либо кампанией в одномандатном округе, я бы порекомендовал либо пойти независимым кандидатом, либо договориться с какой-нибудь системной оппозиционной партией. — Вы думаете, что Единая Россия может в 2021 году утратить большинство в Думе? — Да. — Что это изменит в России? — Это изменит многое. Роль Единой России во внутренней политике недооценивают. Она была и остается этаким загоном для элиты, куда ее сгоняли, говорили: будьте здесь, и чтобы была дисциплина. Элита стала менее управляемой. Она начинает поднимать темы, которые раньше можно было просто блокировать. Что произойдет, если ситуация в регионах выйдет из-под контроля, мы видим на примере Ингушетии и Дагестана. Или Архангельск, совершенно тихий регион, где теперь тысячи людей собираются на митинги против мусора. — Поскольку этот мусор из Москвы, которая для них символизирует всю эту ерунду. — Да. Все это показывает, что управляемость региональной элиты уменьшилась. У каждого региона свои конфликтные темы с Москвой. Взять хотя бы Татарстан, который по многим показателям является элитным регионом России: даже там большой конфликт с Кремлем, который касается преподавания татарского языка. Или присоединенный Крым, где происходят постоянные серьезные конфликты между командой губернатора Сергея Аксенова и силовиками. О Севастополе я вообще молчу, там политическая клоака, хуже, чем во времена Украины. Бесконечная война всех против всех. Все это воспринимается в Крыму и Севастополе как неспособность руководить регионом. — Результат думских выборов напрямую повлияет на выборы 2024 года? — Конечно. Если результаты выборов в Думу будут плохими для Кремля, естественно, вопрос о выборах 2024 года будет ставиться совсем иначе. — Как он будет ставиться, если Единая Россия получит на выборах в Думу слабый результат? Это увеличит шансы Путина на то, чтобы остаться, или нет? — Нет-нет, постойте. У нас сейчас обсуждают этот вопрос в основном в контексте преемника. Как это сделал Борис Ельцин, Путин скажет: вот этот человек останется вместо меня и все вы должны теперь его слушать. Если же рейтинг Путина и власти упадет, тогда ни в коей мере ничего не будет значить, что скажет Путин. Народ скажет: тебя мы, конечно, любим, но на назначенных тобой людей эта любовь больше не распространяется. Это возможный риск. Сейчас основной вопрос, основная ставка на то, сможет ли Кремль сохранить контроль и управляемость при передаче власти. Это причина, по которой Кремлю крайне необходимо отвоевать обратно доверие к Путину, правительству и Единой России. — Все опросы показывают, что объединяющее общество влияние Крыма уже некоторое время уменьшается. Каковы могли бы быть следующие события или факторы, которые объединили бы российскую элиту и народ? — Думаю, что значение Крыма как объединяющей силы не было особенно существенным. Он, конечно, сыграл свою роль, но в то время были и другие факторы. Очень большую роль сыграло то, что после 2011 года были восстановлены прямые выборы губернаторов — с ограничениями, но все же это было важно для людей, что у них по крайней мере спрашивают согласия на то, что вот этот человек теперь будет ими управлять. Большую роль сыграли предшествующие майские указы 2012 года, где основной упор был сделан на конкретные крупные группы — такие, как бюджетные работники, врачи, учителя. То есть все те группы, которые влияют на очень позитивное голосование на общереспубликанских выборах, по сути, они агитаторы власти. Большую роль сыграло то, что люди увидели новую армию. Прежде всего, в Сирии, поскольку в Крыму ведь войны не было. Народ увидел такую армию, которую они всегда хотели. Программа перевооружения очень важна, поскольку она вернула жизнь многим предприятиям и целым городам. Это была иллюзия, что высокий рейтинг Путина — чисто заслуга Крыма. Кроме того, что я уже назвал, с 2012 по 2014 год было много позитивных факторов. — Почему эти факторы больше не работают? — Все эти факторы поставлены под вопрос. Майские указы поставили под вопрос пенсионную реформу, поскольку она действительно бьет по группам, наиболее активно поддерживающим власть. Они ждали выхода на пенсию в первую очередь. На губернаторских выборах было и так видно, что случилось. С армией — мы в Сирии всех победили, а дальше что? — Надо найти нового спарринг-партнера для армии? — Нет, нам надо уходить оттуда. Мы вроде бы и уходим, а потом там что-то происходит, и мы опять… Но если мы победили, надо оттуда выходить. В Крыму мы получили тамошнюю ситуацию и еще фактор Украины. Из наших теленовостей мы сейчас узнаем больше о том, что происходит на Украине, чем в России. В большинстве ток-шоу обсуждают только Украину. Событие Крыма была одноразовой радостью. Это было как взять в кредит: ты купил машину и счастлив, но теперь ты каждый месяц возвращаешь кредит, радость давно ушла, машина уже побита там и сям, а платить придется еще несколько лет. — Новых объединяющих тем и действий в России, стало быть, не предвидится? — Не предвидится. — Но можно же их создать! — Попытки есть. Новые майские указы Путина. Но как теперь на них посмотрит народ? Ага, следовательно, теперь самые приближенные получат большие деньги, что-то на эти деньги даже будет сделано, но очень много при этом будет украдено, как всегда. Экспансия не может быть силой, которая движет общество, потому что она не решает общественных проблем. Это одноразовый наркотик. — Что могло бы быть новой общественной идеей России? — Звучит странно, но приведение в порядок ЖКХ: вода, газ, электричество, мусор, чистые подъезды, чистые дворы, детские площадки. В России это сейчас очень проблемная для людей сфера. — То есть, если в 2000 году ждали, что Россией будет править Штирлиц, то теперь нужен ремонтник и строитель, условный Лужков, но для всей России? — Да, мужик в кепке и с гаечным ключом, который приведет жизнь в порядок. Это не обязательно должен быть президент, достаточно таких мэров или глав городских районов. В этом смысле деятельность Собянина — очень хороший пример: ты занимаешься городом, реально меняешь его к лучшему, и меняется отношение народа к федеральным властям. Загрузка...
