1
В том, что в Балтии современные промышленные отрасли присутствовали — электротехника, радиоэлетроника, станкостроение — не поспоришь. Действительно, начиная с 60-х годов Литва вслед за соседкой Латвией стала стремительно покрываться заводами, производящими разнообразную с технику: «Эльфа», «Вильма», «Банга», «Сигма», «Экранас», бурденковские «Пятерки», «Таурас», «Нуклонас», «Комунарас», «Нерис», «Топливная аппаратура»… несть числа. Сомнение в другом: насколько они были «высокотехнологичными» и «передовыми»? А это зависит от печки — с чем сравнивать. Один вариант — на общесоюзном фоне, с его плановым хозяйством, распределением и отсутствием рынка. И другое — в море мировой конкуренции. Взять к примеру «Вильму», которую хорошо знаю изнутри, так как много лет на ней отработал. По одной из кондовых советских традиций все подряд секретить, объединение это, специализировавшееся на магнитофонной технике, считалось оборонным предприятием со всеми соответствующими атрибутами: военизированной охраной на проходной, «первым отделом», формами «допуска», накладывающими ограничения на выезд за рубеж и т.п. Почти вся продукция — магнитофоны для самолетов («черные ящики»), кораблей, подводных лодок и т.п. была засекречена. Будто эти бронированные гробы, записывающие на проволоку или другие носители информации, нехарактерные для бытового потребления, представляли хоть какой-то интерес для промышленного шпионажа. Даже на союзном фоне если и было что-то уникальное, то разве что сендастовые головки. Но и они были позаимствованы из Японии. И для мировой экономики не были ноу-хау. Ну, а бытовые магнитофоны, которые для блезира выпускало предприятие, даже при тогдашнем всеобщем дефиците пылились на складах. И такой фиктивной «секретностью» в Советском Союзе были окутаны сотни, тысячи предприятий. В чем был резон «режимного фетишизма»? Полагаю, со стороны власти он выражался в стремлении и надежде на то, что приписка предприятия к военному ведомству с соответствующей атрибутикой секретности и армейской строгостью способствует позитивной мотивации у его работников. Что, якобы, прописка на «почтовом ящике», как их тогда именовали, повышает их статус, дисциплину и ответственность. Командующие отраслями и предприятиями тоже были заинтересованы в номерных примочках, поскольку это намного облегчало их жизнь. Принадлежность к «оборонке» гарантировала госзаказ и кооперацию, регулируемые сверху. Кроме того, не болела голова по поводу экономии энергоресурсов, сырья и материалов: военный статус продукции давал им почти неограниченные допуски в нормах расходов. Ну, а в совокупности эти преференции позволяли рассчитывать на регулярность премий, которые при узкой и единообразной сетке окладов были важным приварком в оплате труда. Одним из мифов той эпохи было представление о том, что военный сектор экономики является кузницей ноу-хау. Что именно ему Советский Союз обязан прорывом в космос и многими научными открытиями и технологиями. И определенная истина в этом, безусловно, есть: ВПК в любой стране мобилизует лучшие умы. И от их разработок кое-что перепадает и в сферы гражданского производства. Процесс этого заимствования именуется конверсией. Многие должно быть помнят, что на нее радужные надежды возлагались в горбачевской перестроечной пропаганде. Однако, конверсия — это когда на тех же мощностях вместо пушек и ракет выпускают трамваи или тепловые котлы. А не наоборот, когда магнитофоны — пусть даже они в обличье авиационных «черных ящиков» — выдают за боевое оружие. И когда под зонтик «секретности» прячут такую рухлядь, на которую не позарился бы даже шпион из Зимбабве. Минусов от такой мистификации куда больше, чем плюсов. «Оборонка» консервировала централизацию управления, а с ней — неповоротливость производства в сторону потребительских интересов и качества товаров. Ведь если на обычном предприятии руководителям приходилось крутиться по поводу реализации, то «псевдорежимный» статус избавлял от этой заботы. И заказы, и снабжение, и сбыт — всем в «оборонке» командовали министерства. От директоров требовалась лишь солдафонская исполнительность. А вся их предприимчивость выражалась в том, чтобы план выклянчить поменьше, да себестоимость продукции раздуть побольше. Благо этому способствовали и снисходительность к затратам, и сам валовый метод планирования и учета. Дотошный контроль опозданий на работу ничего кроме раздражения не вызывал. Зато режим «оборонки» идеально способствовал раздуванию штатов, что, в свою очередь, располагало к сачкованию. Особенно оно процветало в среде инженерно-технических работников (ИТР). Живя в полусонной и такой стабильной атмосфере «псевдооборонки», они и не подозревали, что их «ящики» вскоре первыми «сыграют в ящики». И был ли разгром? Теперь взглянем на «передовое» производство начала 90-х с другой стороны — инвесторов. Молодое литовское государство исключается сразу, потому что с началом рыночной экономики средств на модернизацию предприятий у него просто не было. Прежде эту роль худо-бедно выполняла Москва, но теперь все эти крупные монстры перешли под национальную юрисдикцию. Не были они по зубам и оперяющемуся местному частному бизнесу. Ни денег таких еще не было, ни интереса. К тому же, приватизация крупных предприятий началась с запозданием — только после того, как они были выведены из союзного подчинения. А это произошло, если не изменяет память, только с началом 1991-го года. Хотя сам процесс пошел еще в период «перестройки» и охватил мелкие и средние предприятия традиционных отраслей: пищевой, легкой, сельхозперерабатывающей…. Не было резонов вкладываться в них и иностранным инвесторам. Какой резон был у какого-нибудь «Грюндинга» покупать ту же «Вильму»? Чтобы довести ее до мирового уровня, требовались серьезные средства и усилия. Но зачем ему были ее старые корпуса, забитые древней техникой, когда дешевле построить современный модуль в Таиланде или Бангладеш? Там и труд дешевле, и рынок побольше. Куда выгодней западным интересантам на тот момент было вкладываться в относительно несложное, но требующего определенных культурных навыков традиционное производство: одежды, мясной и молочной переработки, эксклюзивных вещей. Чем и были отмечены 90-е. А вот судьба индустриальных монстров была предрешена. Их административные коробочки хотя бы заполнили офисы всевозможных фирмочек, а огромные цеха со своими мрачными стенами и черными глазницами окон кое-где до сих пор портят городские пейзажи. Но был ли это разгром, предполагающий чью-то злую волю? Или неизбежные и временные потери, обусловленные тектонической ломкой системы? А вопрос о том, можно ли было эти предприятия спасти, звучит спекулятивно. Для того, чтобы возместить утерянное, требовалось время и условия. И когда они созрели, появились новые приобретения. Или перевоплощения, как это, к примеру, произошло с алитусским заводом холодильников «Снайге», с вильнюсским «Комунарасом» — нынешним «Вингряй». Со временем пришли инвесторы, и сегодня индустриальный ландшафт республики еще более богат и разнообразен, чем в конце 80-х. Литва производит диски, лазеры, солнечные батареи, ферменты, тепловые котлы, суда, уникальные маневренные локомотивы и т.д. Причем, вся эта продукция экспортируется, выдерживая самые жесткие планки мировой конкуренции. И все это притом, что за нефть и газ платит по самым высоким европейским ставкам. И электричество с закрытием Игналинской АЭС давно уже недешевое. Резюме Чтобы убедиться в этом, требуется лишь элементарное — интерес. Увы, есть люди, которым в силу тех или иных причин комфортно думать в категориях «развала» и «разгрома». Спорить с ними бесполезно, потому что на предложение разобраться ответ один: «Не знаю. И знать не хочу». Но немало и таких, которым просто не хватает информации. Урывочные факты не запоминаются, не складываются в общий индустриальный пейзаж. Не балуют такими обзорами и СМИ. Вот мы и решили начать цикл статей, где рассказ пойдет не об отдельных продуктах или изготовителях, а о целых экономических пространствах. Отраслях, направлениях, уровнях и месте в мире. Это для тех, кто хочет знать побольше о стране, в которой живет. Загрузка...
Загрузка...
