0
Можно практически точно назвать дату, когда во Франции возник повышенный интерес к России. Это произошло в 1709 году после выигранной Петром I Полтавской битвы. Одержав победу над мощной Швецией Карла XII, основного наряду с Польшей северного союзника Людовика XIV, российский царь гарантировал себе сильную позицию среди европейских держав. В свою очередь, милитаристский абсолютизм «короля-солнца» на рубеже XVIII века переживал естественный процесс разрушения, уступая место менее иерархичной общественно-политической системе, опирающейся на избираемые представительские собрания. Изменения в высокой культуре и науке, а также революция в технике и военной тактике привели к преобразованию монархии феодального типа в систему просвещенного абсолютизма. Одновременно стало очевидно, что после Реформации и религиозных войн уже невозможно вернуть единство христианства и ниспосланную богом абсолютную королевскую власть. Перед Францией открылся путь к тому, что Алексис де Токвиль (Alexis de Tocqueville) назовет демократией. Между тем в России прекрасно себя чувствовала патримониальная система, опиравшаяся на самодержавие, подчинение Церкви государству, Табель о рангах, ликвидацию состоятельной оппозиции (бояр) при одновременном сохранении рабства. Россия активно занималась пропагандой и совершала символические жесты (отрезание бород боярам, перенос столицы из Москвы в Петербург и так далее), но на самом деле реформы Петра I так и не сделали империю царей равной просвещенной Европе, а тем более не привнесли в общественно-политическую жизнь революционных изменений в духе «novus ordo sœculorum». Петр I, конечно, реформировал патримониальный строй, введенный Иваном III, закрепленный его внуком Иваном IV Грозным, а позднее успешно «улучшавшейся» Романовыми (в период правления этой династии к России в день прибавлялось по 140 квадратных километров площади), однако, существует отчетливая преемственность между изначальной самодержавной версией этого режима предыдущих эпох и ее петровской усовершенствованной модификацией (в первую очередь в сфере пропаганды и военного дела). Эта преемственность сохранялась вплоть до 1917 года. Здесь следует обратиться к термину «русский мираж» Альбера Лортолари (Albert Lortholary): это увлечение фальшивым, иллюзорным, существующим не в реальности, а лишь в общественном сознании французов призрачным образом северного колосса. Мыслителем, который внедрил, кодифицировал такой взгляд на царскую империю и дал ему невероятно широкое распространение именно, был Вольтер. Он посвятил без малого тридцать лет своему «opus vitae»: «Истории Российской Империи во времена Петра Великого», в которой особый макиавеллизм сочетается с политической пропагандой. Следует взглянуть на это произведение внимательнее, чтобы разобраться, в чем заключается суть предлагаемой этим автором прикладного русофильства. В «Истории Российской Империи» есть два изъяна, которые делают ее, скорее, пропагандистским трудом, чем, как задумывал Вольтер, историческим трактатом. Первая претензия, которую можно предъявить ее автору, заключается в том, что он отталкивается от ложного тезиса, изображая Петра I творцом «новой России». Царь-реформатор, по мнению Вольтера, положил абсолютно новое начало жизни своей империи, запустил новую эру, начинающуюся с нулевого пункта —"novus ordo sœculorum«. Второй обман — это изображение «новой России» в образе просвещенного государства, которое не только догнало, но и во многих отношениях перегнало Европу в цивилизационном плане (прежде всего в духовной сфере, подчинив Церковь государству). Вольтер опирается в своих размышлениях на две концепции: ключевой роли личности в общественно-политической жизни страны, а также исключительной позиции, которую в истории Европы занимает цивилизация. Царь-реформатор внедряет новые порядки в своей империи самостоятельно, а окружают его примитивные массы. Творческий акт производится в данном случае не богом, а просвещенным деспотом. История свершается по воле единственного человека, а народ остается пассивным и отсталым. Вольтер заходит так далеко, что даже признает приемлемость политического порабощения: он мечтает о «республике философов», где царь обладает «интеллектуальным лидерством». Французский публицист искренне убежден, что вся политическая власть должна быть сосредоточена в руках монарха, а любые «общественные договоры» между правителем и народом рано или поздно приводят к краху государства. Избыток свободы, по его мнению, толкает страну к анархии: в результате раздирающих ее братоубийственных войн она слабеет и становится легкой добычей сильных соседей, которые, как следует из доктрины Самуэля фон Пуфендорфа (Samuel von Pufendorf), подчинят его и навяжут ему свою волю. Невероятные успехи и победы Петра I показывают, что можно создать мощное имперское образование, полностью поработив народ. Согласно Вольтеру, Россия — единственная держава, которая способна в полной мере претворить в жизнь такую, на его взгляд спасительную для западноевропейской цивилизации, политику завоеваний. В столкновении утопии с идеей прогресса химерическое воображаемое пространство противопоставляется здесь реальности истории, однако, история тоже может оказаться «обещанием утопии». Для того чтобы обрисовать перед массами перспективу светлого будущего, достаточно выбрать соответствующую риторическую стратегию и придумать эффективную пропаганду. Великим мастером такой стратегии, ее гениальным создателем стал именно Вольтер. Предлагая модель исторического прогресса, в центре которой находится идея о роли личности, и концепцию цивилизационной миссии России, он создает основу фальсифицированной версии истории, наполняя ее мессианскими мотивами. Автор «Трактата о терпимости» утверждает, что создание нового российского государства стало для Европы важнейшим событием, поскольку русские получили возможность, невзирая на огромные расстояния, влиять на судьбу Германии, Франции или Испании. Вольтер приписывает России роль арбитра и создателя нового мирового порядка. Русские победили турок и татар, завоевали Крым и установили там, а также среди двадцати народов, названий которых Европа даже не знала, свой закон, пишет он. Крестовый поход против варварства, невежества и фанатизма, ведущийся под началом России и ее армии, должен принести прогресс, свободу, терпимость и освободить человеческий род.
Вольтер, несомненно, оказал России огромную услугу в ее идеологической экспансии: он не только «разработал» для нужд царей и навязал Западной Европе образ просвещенного российского государства, но и приписал его властителям важную цивилизационную миссию. Вольтеровская «История» полна, однако, нестыковок, анахронизмов, ошибок, умолчаний, политических подтасовок, лжи и неприкрытой пропаганды. Чтобы не быть голословным, приведу несколько самых ярких примеров. Изображая фигуру царя, Вольтер обходит молчанием все пороки своего героя и беззакония, которые он творил. Он также не углубляется в описание законов, войн и появившихся при Петре административно-экономических образований, считая, что этим должны заниматься лучше информированные и разбирающиеся в теме российские специалисты. Французский публицист полагает, что задача историка — демонстрировать полезную правду о государстве, а не выискивать какие-то секреты или слабые стороны его лидера. Он знал о жестокости Петра, отсталости России и существующем там рабстве, но ни слова об этом не писал. Наоборот, стремясь обосновать тезис о стремительно развивающемся российском государстве (тогда считалось, что чем более развита в цивилизационном плане страна, тем больше ее население) он искажает перспективу и преувеличивает данные о его человеческом потенциале, например, завышая в три раза количество мужчин, платящих подушный налог. Вольтер, руководствующийся идеями терпимости, абсолютно убежден в том, что Петр I не преследовал староверов, тогда как на самом деле тот притеснял их еще сильнее, чем его отец (кстати, в книге их появление ошибочно датируется XII, а не XVII веком). Об украинцах он писал, что они «представляют собой группу древних роксолан, сарматов и татар, живших разбоем». Происхождение слова «царь» Вольтер неверно выводит из персидского языка. Его историческая правда зачастую теряется за риторическими оборотами или неудачными со стилистической точки зрения фразами. «Карл XII, — пишет, например, он, — разрушал Польшу, а Петр привозил в Москву из Польши и Саксонии пастухов и овец, чтобы благодаря этому получить шерсть для производства качественного сукна». Вольтер никогда не бывал в империи царей, но это не мешает ему высказываться по вопросам, насчет которых единого мнения не было даже у самих россиян. Запретной темой в России считался процесс и смерть сына Петра I Алексея. Француз поставил себя в очень неловкое положение. Выступая как частное лицо, в письме Ивану Шувалову 22 сентября 1759 года он пишет: «Меня немного смущает печальная участь царевича. Я не могу говорить против совести: смертный приговор всегда казался мне излишне жестоким наказанием». В своей «Истории» он (впрочем, следуя по стопам Фонтенеля (Bernard le Bovier de Fontenelle)) констатирует, однако, что суровость царя в отношении сына была оправданна, поскольку последний злоупотреблял религией, читая вредные церковные книги, и контактировал с людьми, которые выступали против прогрессивных реформ его отца. Вольтер, который принял деятельное участие в деле Жана Каласа (протестанта, ставшего жертвой предвзятого суда, — прим.пер.), в этой истории приходит к неожиданному выводу: приговор судей, который признали Алексея виновным и приговорили к смерти, соответствовал воле российского народа, следовательно, вердикт исходил от самого народа, а царевич погиб во имя всеобщего блага. Здесь мы имеем дело с политической пропагандой, которую, пользуясь выражением Оруэлла, можно было бы назвать новоязом. Трагедию царевича, которого преследовал жестокий отец, Вольтер описывает по схеме слезливой мелодрамы, где жертва — это палач, движимый любовью к блудному сыну.
В написанном александрийским стихом памфлете 1760 года «Русский в Париже» он, скрываясь за под псевдонимом Иван Алетов («говорящий правду»), высказывает мысль, что будущее европейской цивилизации находится в руках севера, то есть России. Такого рода заявления большинство читателей Вольтера воспринимали дословно, веря в то, что Россия заслуживает роли предводительницы Европы. Царская империя сосредоточила вокруг себя большую группу ученых, философов и деятелей искусств, которые создали нечто вроде «интеллектуальной республики», продвигающей идеи прогресса, терпимости и свободы. Ведшаяся из Петербурга с огромным размахом успешная идеологическая и пропагандистская компания позволяла продемонстрировать Западу Россию в образе просвещенной, толерантной и абсолютно европейской страны. Докучливая западная цензура, притеснения энциклопедистов, преследования на религиозной почве (например, упоминавшее выше дело Каласа), отсутствие свободы — все это позволяло ей укреплять свой авторитет в концерте европейских народов, а также позицию в прогрессивных кругах западноевропейских политиков и мыслителей. Представители истеблишмента на Старом континенте с тревогой взирали на шаги «новых варваров», тогда как либеральная общественность с надеждой всматривалась в зарю свободы, занимающуюся на востоке. Загрузка...
Загрузка...
