0
Никому не нравится слово «враг». Употребить его в разговоре — словно оскалиться, на мгновение обнажив свою животную суть. Слово это «слишком воинственное», серьезное, его не стоит произносить в «приличном обществе», следует из предостережений англоязычной википедии. Когда я говорю о ком-то «враг», то больше обличаю себя, чем того, кого имею в виду. Если у меня есть враг, значит, получилось нажить его себе, ибо я, очевидно, — закрытый и злобный, негибкий, не склонный к компромиссам, не умею слушать, сужу резко, не вникаю в детали. Если у меня появился враг, значит, он сформировался во мне, щедро взращенный моим окружением, образованием, телевизором и политической пропагандой. Враг — это сюжет, и я, а не он — его главный герой. Он — лишь инструмент, источник проявления моего чувства несправедливости и обиды. Мой враг — это прежде всего я. Худшая часть меня. Читаю «Социологию врага» Джеймса Аго, и там представлено все именно так, как должно быть в «приличном обществе»: образ врага живет в головах злых американских неонацистов, которые для «приличного» остального общества являются… Кем, собственно? Об этом мы не говорим. Приличное общество должно вести себя как снисходительный отец, гладить по голове блудных сыновей, даже тогда, когда те въезжают в толпу на грузовиках и направляют самолеты в небоскребы (книга Аго написана еще до теракта одиннадцатого сентября 2001 года, иначе он, скорее всего, поискал бы образ врага в несколько других интерпретациях). Но может ли быть иначе? Или слово «враг» всегда является оружием нападения? Но оно ведь может быть еще защищающим заклятием, замком, которым я закрываюсь изнутри, чтобы не впустить в дом злоумышленника? За гранью отчаяния, от беспомощности перед стеной неприятия я произношу слово «враг», опустив руки. Я хочу не убить другого, а уберечь себя. Я не уверен, что тот, кого война не задела лично, должен это понимать.
Иногда такой враг появляется неожиданно и внезапно, как конкистадоры у американских берегов, но обычно — это также продолжительный сюжет, хотя и совершенно иной, чем описан в начале. Это — сюжет доверия и спокойного соседства с кем-то, кто в определенный момент становится сильнее, чем сосед, пьянеет от своего превосходства и хочет все больше доминировать, подыскивая для себя «жизненное пространство». Так начиналось большинство войн. Войну легко начать, но почти невозможно закончить. Превратить врага в друга — то есть «отмотать» назад врага как процесс — миссия практически невыполнима. И уж точно это не делается одним росчерком пера или компромиссом. Питать на это надежды — опасно и наивно. Не раз уже было сказано, что всякие «мирные переговоры» — это продолжение войны. Ведь враги, даже когда они садятся за стол переговоров, — не партнеры, и в переговорах между ними отнюдь не действует принцип win-win, а как раз противоположный — принцип уничтожения и дожатия. В этом процессе шанс уцелеть появляется у того, кто устанавливает жизненно важную для него черту приемлемого компромисса и защищает ее до конца. Упустить ее лишь на мгновение — как раз то же самое, что впустить вора в дом: достаточно, будет лишь проскользнуть в щель двери, а дальше уже он может делать все, что ему заблагорассудится. Не знаю, в процессе реализации «мирного плана» для Донбасса эта граница уже пересечена (как утверждают некоторые наблюдатели), или еще нет. Формально процесс еще можно остановить, когда будет происходить окончательное согласование (или неодобрение) документа о создании Консультативного совета, в состав полномочных членов которого, напомню, на паритетной основе, 50/50, наряду с представителями Украины должны войти представители так называемых «народных республик». Если переговоры в формате консультативного совета все же начнутся, то Украина войдет в них со слабой позиции, и, вероятнее всего, в процессе «консультаций» эта позиция еще больше будет ослабевать. Какой шанс может получить Украина? Восстановление территориальной целостности? Сомнительно. Ни один из подобных сценариев, начатых Россией (Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия) не завершился восстановлением территориальной целостности государства. Прекращение огня? Даже это минимальное условие, при котором «мирные» переговоры вообще могут состояться, пока не выполняется, так почему же оно должно выполняться в будущем? Что Украина имеет шанс потерять? Самое важное: основания утверждать, что война на востоке является межгосударственным конфликтом, который произошел вследствие посторонней агрессии. Если это случится, то окажется, что все было зря, все усилия (в значительной степени успешные!), направленные на то, чтобы убедить мировое сообщество в том, что Россия — государство-агрессор, мы собственными же ногами затопчем в болото. Не знаю, попадала ли Украина в более позорную ситуацию за годы своей независимости. Зачем же были все те санкции? Думаю, что для украинских актеров в этом сценарии (да, актеров, я не ошибся словом), то есть президента Зеленского, главы его офиса Ермака и остального его окружения, Россия действительно не является государством-агрессором. Предполагаю, что в их сознании просто отключена охранная сигнализация со световым табло «враг», которая реагирует на потребность ежесекундной защиты собственных позиций. Не позволить изолировать себя от мирового сообщества в карантинной палате «гражданская война»; не допустить, чтобы другое государство руками своих марионеток имело влияние на твою конституцию: это базовые меры выживания и безопасности, это необходимые условия суверенитета. Не теряем бдительности, следим за руками, будем готовы к сопротивлению. А главное, помним: светящееся табло «враг» больше всего пригодится тогда, когда сам враг изо всех сил будет избегать этого слова. Вот такая себе асимметрия. Загрузка...
Загрузка...
