0
Несколько дней назад в США в возрасте 85 лет скончался сын советского председателя правительства Никиты Хрущева, профессор Сергей Никитич Хрущев. В сотрудничестве с «Фондом Железного занавеса» мы публикуем эксклюзивное интервью с ним из архива фонда. В ходе продолжительной беседы Сергей Хрущев рассказал о глубочайшем кризисе в отношениях между двумя державами — Карибском кризисе. Также вы узнаете о том, как был сбит американский самолет над Советским Союзом. Россия и США всегда будут соперничать, но никогда не будут прямо воевать друг с другом, считал сын советского лидера. В свое время их руководители даже шутили, что хорошо было бы подписать пакт против собственных солдат, потому что они постоянно просят все больше и больше денег на оружие и предостерегают, что без них страну некому будет защитить от врага. Parlamentní listy: Господин Хрущев, сначала я хочу задать вам несколько вопросов о вашем детстве. Сколько братьев и сестер у вас было, помогало ли вам в школе то, что ваш отец был высокопоставленным функционером, а затем возглавлял СССР? Сергей Хрущев: Я родился в 1935 году. В нашей семье было шесть человек, и отец родился еще до Великой Октябрьской Социалистической Революции. Мои брат и сестра родились в 1916 и 1919 годах. Мачеха и еще один брат умерли от тифа. Отец встретил мою мать в 1924 году. Она была украинкой, родилась в Польше, пережила рекатолизацию, а позднее переехала в Москву. Во время Гражданской войны она заболела тифом и лечилась в Донецке. Вскоре после этого она встретила моего отца. Они поженились, и отец поставил ей одно условие: «Ты должна хорошо готовить». Моя младшая сестра от этого брака умерла, еще не родившись. У меня была еще одна младшая и одна старшая сестра. Одна из них проживает в Москве со своей семьей. А брат, летчик, погиб во время войны. В школу я пошел в Киеве, где тогда жил мой отец. Я учился в обыкновенной школе, хорошими отметками не отличался и учился на тройки и четверки. Как-то учитель сказал мне: «Надо бы ставить тебе оценки получше, а иначе тебе придется очень тяжело трудиться в жизни». Это была единственная протекция в моей жизни. — То есть можно сказать, что вам почти никогда не оказывалась протекция? — Конечно, у меня были определенные преимущества, поскольку мы жили в семье высокопоставленного функционера. У меня был свой охранник. Но такого, как в семье Сталина, у нас не было. Охранник ездил со мной в школу, и из-за этого мои одноклассники относились ко мне не лучше, а хуже. Однако меня это совершенно не заботило. — Вы упомянули Сталина. Помните ли вы, чтобы ваш отец когда-нибудь говорил дома о Сталине? — Вы спрашиваете об этом, потому что неправильно все понимаете, как и большинство чехов. Вы сравниваете с периодом Сланского, который сидел в тюрьме, а потом был казнен. Вы не знаете, что такое настоящая тирания. При Сталине достаточно было произнести его имя, и человеку уже грозила большая опасность. Как только имя Сталина произносилось в семье высокопоставленного функционера, опасность во много раз возрастала. Если даже среди простых людей звучало его имя, то уже возникали проблемы. Люди доносили друг на друга, и очень быстро без причины можно было попасть в тюрьму. Перед смертью Сталина мой отец никогда не говорил о нем дома. Когда мы переехали из Киева в Москву в 1949 году, он сказал мне: «Вот прямая связь с Кремлем. Если кто-то позвонит, только скажи, что отца нет дома. Если кто-нибудь от Сталина задаст тебе какой-нибудь вопрос, то никогда — я повторяю — никогда ничего не отвечай!» Отец знал Сталина и просто боялся, что кто-нибудь из его людей спросит меня о чем-нибудь, а я по наивности отвечу, и тогда они интерпретируют ответ по-своему, возникнут проблемы. — В 1964 году вашего отца отстранили от власти. Помните ли вы атмосферу у вас дома и собственные ощущения? — Я скажу так. Отец был шокирован, как и вся семья. Особенно тяжело ситуацию переносил отец, поскольку он работал ради людей и чувствовал себя поездом, который на полном ходу сошел с рельсов. Он планировал новые законы, более свободные выборы, придумывал все новые и новые вещи. Так, например, в 1964 году он встретился с Александром Дубчеком. Очень во многом их мнения сошлись. Думаю, вас так разочаровала Пражская весна, в первую очередь, потому, что в руководство СССР тогда пришли другие люди, которые противились этим процессам. Для перемен уже было слишком поздно. Они сильно и решительно отклонились от того, что планировал Хрущев. Отставка отца стала просто шоком. — Вы упомянули Пражскую весну. В 60-е годы произошло множество важных исторических событий. Что ваш отец рассказывал о сбитом Гэри Пауэрсе? — Я очень хорошо помню то время, когда американцы летали над территорией СССР. Они летали над всей территорией Советского Союза, а также Восточного блока с начала 50-х годов. Американцы хотели знать, что там происходит, но забывали, что нарушают суверенитет стран и международные законы. Я не хочу пугать, но нечто подобное творилось у вас в связи с радом в Чешской Республике. Все это военные интересы. Америка живет с синдромом Перл-Харбора. США хотят на сто процентов обезопасить себя от нападения. Синдром Перл-Харбора — вещь очень серьезная, и в Европе ее не все понимают. Здесь в Америке национальные чувства очень сильны. Долгое время США жили без врагов и оставались недосягаемыми. Это все равно что долгое время жить в красивой клетке, а потом быть выброшенным в джунгли. Ты вдруг понимаешь, сколько там проблем. То же можно сказать о русских. Они, в свою очередь, живут с синдромом немецкого нападения. Приведу еще один пример. Перед нападением нацистской Германии на СССР над территорией Союза летали немецкие самолеты. А потом мы уже просто думали, что раз теперь над нами летают американцы, то они хотят на нас напасть. Мы старались сбить все самолеты, которые пролетали над нашей территорией, но в то время это было технически невозможно. Первый пролет над всей территорией был зафиксирован второго июня 1956 года, и по сути им ознаменовалось начало нового витка гонки вооружений. Ранее эту роль сыграла разработка ракет дальностью от десяти до пятнадцати километров. Но американцы летали на высоте более 20 километров. Потом началась разработка управляемых ракет дальнего действия. И на пике этих разработок первого мая 1960 года удалось сбить американский самолет, пролетавший над советской территорией. — Ваш отец отдал приказ или дал согласие военным на то, чтобы сбить U2? — Он не отдавал никаких приказов или поручений. Военно-воздушные силы просто были обязаны сбивать любой самолет противника над нашей территорией. Попытки предпринимались не раз, и только первого мая 1960 года им это удалось. При других обстоятельствах девятого апреля 1960 года у них не получилось сбить другой самолет, который пролетал над нашей территорией, хотя мы уже располагали такими же возможностями, как и первого мая 1960. — Какие вы испытали чувства, встретившись несколько лет назад с сыном Гэри Пауэрса? — Моя встреча с реальным Гэри Пауэрсом стала настоящим курьезом. Я сказал ему: «Гэри, пришло время тебе узнать кое о чем, что долгое время оставалось в тайне. Когда твой отец приземлился с парашютом где-то под Свердловском у деревни Косулино в поле, по легенде, его тут же арестовал КГБ. Но в реальности его никто не арестовывал». Все случилось в праздник Первомая. Мимо проезжала свадьба на автомобилях марки «Москвич». Увидев на земле парашютиста, они остановились. Они увидели человека, не говорившего по-русски, а поскольку недалеко была военная база, где проходили подготовку солдаты из стран Варшавского договора и даже пилоты из других государств, тоже не говорившие по-русски, то местные нисколько не удивились. Они спросили: «Ты болгарин?» Он с удивлением ответил, что он не болгарин. А они ему: «А похож». Удивленный Пауэрс просто не понимал, почему в подобной ситуации американцу задают такой странный вопрос. Возможно, он подумал, что у КГБ свои специальные психологические приемы на допросе. Гэри сказал мне на это, что намерен открыть Музей холодной войны. Это мне очень понравилось, и я решил ему помочь как только смогу, прежде всего, тем, что при каждой возможности буду с одобрением рассказывать об этой идее. По-моему, очень важно понимать, что происходило в то время, анализировать то, что произошло или могло произойти. Например, вы упомянули Гэри Пауэрса и проект U2. О нем нужно говорить и стараться раскрывать тайны… — А вы сегодня по-прежнему считаете, что там есть тайна? — Эта тайна останется на века. На самом деле мы точно не знаем, зачем инициировали этот полет, для чего ЦРУ отправило самолет с отцом Гэри, а президент Эйзенхауэр дал на вылет согласие. Конечно, есть мемуары, написанные сотрудниками ЦРУ, где рассказывается, что все происходило незадолго до запланированного саммита отца с Эйзенхауэром и что велась дипломатическая работа, но у них не было времени на шпионаж и рассуждения. И тогда я задумался, что могло бы произойти и какие цели могли быть у этого полета. Они утверждали, что на самом деле это Хрущев не хотел участвовать в запланированном саммите. Но это неправда. Якобы у переговоров не было будущего, так как они с американцами не могли решить немецкую проблему. Никто не хотел объединения Германии, за исключением США и СССР. Но СССР хотел, чтобы Западная Германия присоединилась к ГДР, а США хотели, чтобы ГДР присоединилась к Западной Германии. То есть решение этого вопроса на самом деле представлялось невозможным. Также очень трудно было обсуждать вооружения, поскольку Соединенные Штаты по-прежнему обладали огромным преимуществом. Но в одной сфере, как мне кажется, они только могли договориться. Речь об ограничении ядерных испытаний. Мой отец предложил несколько мораториев на ядерные испытания, но Америка их не поддержала. Поэтому он возобновил испытания. Но, как я считаю, стороны не хотели войны. Обе они понимали весь ее ужас и жестокость. Кроме того, США возглавлял самый миролюбивый президент — генерал Эйзенхауэр. Он так же, как и мой отец, предпочел бы сказать своим генералам: «Для своей работы вам не нужно ядерное оружие». Возможно, предварительно они могли бы встретиться во Франции неофициально и обсудить этот вопрос. Если бы они договорились, то подписали бы договор уже в следующем месяце. Вероятность такого развития событий была велика. Не знаю, как тогда ситуацию оценили в Соединенных Штатах, но помню, как отец тогда ответил на мой вопрос: почему он объявил мораторий, если наши новые бомбы были в четыре раза легче и в четыре раза мощнее, чем раньше. Он сказал: «Технические параметры и конструкция уже не важны. Мы можем создавать все более и более эффективные новые вещи. Но уже есть достаточно, чтобы уничтожить все. Мы должны это остановить». По-моему, по логике вещей, на американской стороне тоже в то время витали подобные настроения. И там и относились подозрительно ко всему, в том числе к президенту. Они подозревали военно-промышленный комплекс, военных, ЦРУ. Возможно, они хотели предотвратить даже теоретическую возможность достижения любого подобного договора в Париже. Они хотели сорвать эту встречу. Откуда у меня такая теория? Да потому что, во-первых, они заявили, что не знали, что СССР располагает всем этим оружием. Но у СССР были SA 2 и управляемые ракеты. Когда за год до этого, в 1959 году, вице-президент Никсон прилетел в Свердловск, его сопровождал сотрудник ЦРУ, а при нем была фотография, сделанная с самолета, и на ней — та самая управляемая ракета. Они знали, что она существует, как и МИГ 21 и другая военная техника. Снимки были сделаны в разных местах, возможно, и в небе над восточноевропейскими странами. Они знали и все равно отправляли самолеты через Свердловск, Челябинск. Они сделали первые фотографии Байконура, летали над нашими полигонами близ озера Балхаш. Они оставались начеку и однажды увидели там истребители, но без ракет, а еще ракеты — без боеголовок. Через две недели они отправили еще один самолет снова по тому же маршруту. Ясно, что в СССР не теряли бдительности. Однажды такое может случиться, но во второй раз будешь уже чрезвычайно осторожным. Пауэрс снова полетел через Торетам, где стояли уже три батареи, а потом — туда же к Челябинску, где свои фотографии за две недели до того сделал его коллега по программе U2. Что могло измениться за две недели? Зачем он делал эти фотографии, если в ЦРУ их получили еще две недели назад? Если проследить маршрут, то Пауэрс должен был лететь через Прессек, где находился аэродром, в Северодвинск, где находилась база подводных лодок, а потом в Североморск, где располагалось командование Северного флота. Будь я из ЦРУ, я бы радовался уже тому, что меня на этом запланированном пути не сбили, а что мне там еще делать? Но самолет неоднократно отправляли в самую строго охраняемую область. Хочешь сделать фотографии в таком месте — прошмыгни туда на минуту и убирайся как можно скорее, ведь тебе нужна только информация. Но они, как мне кажется, хотели, чтобы самолет был сбит и чтобы разразился скандал. Хрущев так и заявил прессе, когда все случилось. Американскому послу Томсону он сказал: «Это скандал, но я всерьез считаю, что нам важно встретиться с вашим президентом еще до официального саммита в Париже и решить возникшие разногласия». На следующий день Госдеп США обнародовал заявление, где говорилось: «Мы будем летать над советской территорией, когда захотим, так как это соответствует нашим национальным интересам». Это после того, как президент закрыл программу U2. Это означало, что чье-то желание ничего не изменило. Впоследствии они объявили о спутниковой разведке. Поэтому, на мой взгляд, все это была провокация с целью разозлить Хрущева. Никто не обрадуется, если над его территорией будут летать самолеты-разведчики. Когда же Хрущев прилетел на встречу с президентом Эйзенхауэром в Париж на день раньше, президент сказал ему (я знаю это от отца): «Если бы вы пролетели над территорией США, могла начаться война. За U2 я мог бы извиниться». Но Госсекретарь сказал ему тогда «нет». Хрущев чувствовал себя загнанным в угол, понимал, что его, как главу суверенного государства, оскорбили. И он отменил саммит. Переговоры о ядерных испытаниях не состоялись. Ничего не получилось. И договор об ограничении ядерных испытаний подписали намного позже — только после Карибского кризиса в 1962 году. Такая у меня теория. — Очень интересно. Исходя из собственного опыта и знаний, скажите, когда, по-вашему, мир действительно стоял на пороге ядерной войны? — По-моему, наиболее опасным был Карибский кризис. Причем по двум причинам. Но разговор об этом кризисе нужно начинать с самого начала. Мир такой, каким мы его себе представляем. Люди любят упрощать: СССР против США, то есть коммунизм против демократии. Одни защищали коммунизм, другие — демократию, и каждый считал, что правда за ним. Все так, но, как мне кажется, только на 15%. Остальные 85% — это нормальная конкуренция и борьба за контроль над важнейшими ресурсами и миром вообще. В той или иной форме это существовало всегда. Подобная конфронтация привела нас к Первой, а затем и Второй мировой войне. После них бывшие державы потеряли влияние, и только США и СССР остались на вершине. СССР хотел, чтобы США признали его равноценность, но, как мы помним из истории, Америка всегда этому противилась. Они никого не признавали себе равными. К чему это приводило? Из-за такого вызова скрыто и открыто велась борьба за доминирование в мире. Это все равно что детская драка. Никто никого убивать не хочет, а хочет просто доказать, что сильнее и может доминировать… По сути это была политика непрерывного кризиса. Америка делала то, что делала, а СССР принял вызов. Причины оставались прежними. За всеми пререканиями, Берлинским кризисом, Ближневосточным кризисом, Карибским кризисом, американским десантом в Ливане, военными учениями стояла борьба за власть… Такие кризисы могли начаться и достигнуть пика где угодно и когда угодно, причем очень быстро: в Праге, в Варшаве, на Дальнем Востоке. По обстоятельствам. И, как мы знаем, случались они постоянно. Но почему произошло обострение на Кубе? Что там происходило? До Кастро СССР никогда Кубой не интересовался. По одной из американских теорий, СССР хотел проникнуть в западное полушарие. Но на самом деле Западное полушарие никогда не было нужно СССР. Когда Кастро пришел к власти, и мы установили, что он не агент ЦРУ, он попросил о помощи. Мы стали его поддерживать в борьбе с его врагами. На первом этапе очень осторожно. Скажем, Чехословакия продала ему старое оружие. Но когда Куба для всех превратилась в героя, я спросил отца: «Почему вы не предложите им стать членом Варшавского договора, и тогда Америка не нападет на них, потому что нападение станет рискованнее». Отец ответил: «Во-первых, даже если бы Америка напала на нас в Европе, мы начали бы с конвенционального оружия. До Кубы от нас слишком далеко, и начать с конвенционального оружия не получится. Тогда пришлось бы начинать ядерную войну с первого же дня, а это стало бы катастрофой для нас всех. Во-вторых, мы все еще точно не знаем, кто такой этот Кастро на самом деле. Мы с американцами убивали бы друг друга, пока, быть может, Кастро пожимал бы руки американским генералам». То есть с Кубой сохранялась дистанция. Но нужно понимать логику игр сверхдержав. После кризиса в бухте Кочинос Кастро ясно заявил, что присоединится к советскому блоку. После этого заявления все изменилось. Куба превратилась для СССР в то же, чем был Западный Берлин — для США. Непригодный ни для чего кусок земли, глубоко вклинившийся в территорию соперника. Я повторю: он ни на что не годился. Если его защищать, то рискуешь начать ядерную войну, а если не будешь, то теряешь лицо и доверие союзников. Если бы Америка покинула Западный Берлин, то как она это объяснила бы Италии, Франции, Великобритании и всем остальным? То же самое и в советском блоке. Если бы СССР откуда-нибудь ушел или бросил кого-нибудь без защиты, то у союзников возникло бы множество неприятных вопросов. Для СССР при моем отце это было обязательство. Куба была слишком далеко, и он говорил: «Мы не можем защищать Кубу только дипломатически. Никто не станет нас слушать даже в ООН. Мы не может защитить ее и конвенциональным оружием, потому что связь по каналам задерживается, и Америка их контролирует. Поэтому мы должны подать какой-нибудь мощный сигнал о том, что всерьез защищаем Кубу». И этим сигналом стали как раз ракеты, потому что восприятие отца не изменилось. Мы жили в каждодневной борьбе. Враг не оставлял нас ни на минуту, и изменились только игроки. Русские поменяли немцев на американцев. Неприятно, но именно так и было. Американцев всегда защищали два океана. Мой отец хотел отправить эти ракеты на Кубу втайне накануне выборов, а после выборов их обнаружат, разгорится кризис, как всегда, и через пару месяцев обмена жесткими заявлениями США смирятся. Мол, ваши ракеты размещены близко к нам, а наши — к вам. У вас они в Турции и Италии, а у нас — на Кубе. В общем, ничего нового и необычного. Отец не понимал, что американцы смотрели на это совершенно иначе. Они знали, что если начнется война из-за Берлина, европейцы переубивают друг друга, а в США будут наблюдать за этим по телевизору. Но ракеты на Кубе стали шоком. Это был второй шок из трех в американской истории. Первым стал «Спутник». Это был, прежде всего, психологический шок. «Они могут добраться до нашей территории, нанести удар по нам». Все это очень походило на современные фантазии насчет Северной Кореи или Ирана. «Как только у них появится ракета, способная нас поразить, они нанесут удар».
Это был шок, шок для американцев. А теперь еще один. У СССР — ракеты на Кубе, да еще с ядерными боеголовками, и они могут напасть. Поэтому, говоря о Карибском кризисе, надо понимать, что это был чисто психологический кризис, американский психологический кризис. Главную роль играли чувства, а иначе происходящее не объяснить. Логики там не было. США, как одержимые, добивались вывода ракет, даже рискуя развязать войну. Они не учитывали, что ракеты эти на Кубе, а не на советской территории. Но, главное, хромала логика. Зачем СССР запускать ракеты с Кубы, а не со своей территории? Так что все дело было исключительно в психологии. И люди, которые находились тогда в Белом доме, все это знали, но утверждали, что не могут ничего поделать: общественность не примет. И это делало кризис по-настоящему опасным. По счастью, страной тогда руководили не такие «герои», как президент Буш. Вместо того чтобы сначала стрелять, а потом задавать вопросы и думать, они сначала думали, потом еще раз все обдумывали и только потом стреляли. Почему мы тогда так приблизились к катастрофе? Проблема была не в логистике, а в коммуникации. Американцы не знали о ядерном тактическом оружии на Кубе. Но под давлением общественного мнения, печати и военных президент Кеннеди согласился бы нанести удар по Кубе. Мы можем долго спорить, обладали командующие на местах полномочиями применить тактическое ядерное оружие или нет. Все военные говорили, что если бы потеряли связь с высшим командованием и пришлось бы принимать самостоятельное решение о применении арсенала в данной конкретной ситуации, то они не капитулировали бы и им воспользовались бы… Ведь в случае капитуляции они пошли бы по суд. Так что, по-видимому, ядерные силы были бы применены. Потом отправили бы американские корабли, ракеты, уничтожили бы залив Гуантанамо, а там, наверное, и Белый дом. И я даже не хочу себе представлять, что было бы дальше. Но если бы в какой-то момент было принято такое решение, произойти могло бы все что угодно. Отец тогда сказал по этому поводу: «Самое главное было не потерять контроль, так как после первого выстрела ситуация развивалась бы по другой логике. Военной». Вторая принципиальная проблема состояла в неэффективной связи. Сегодня, когда повсюду телефоны, детям это покажется смешным. Но в те времена связь была совсем другой. — А прямая связь с Кремлем? — Нет, тогда еще не существовало прямой связи между Вашингтоном и Кремлем. Но это другая история. Тогда не было нормальной связи даже с подлодками. На подводной лодке было 20 торпед, из которых одна ядерная. Действовал приказ о том, что если совершено нападение на советский корабль или подлодку или если возникнет опасность, командир может самостоятельно принимать решения. Не Кремль и никто другой. К нам на конференцию как-то приезжал бывший командир подводной лодки, служивший во времена Карибского кризиса. Он сказал, что по приказу начальника штаба Северного флота адмирала Рассохи трое членов экипажа подлодки имели право принять решение о применении ядерной торпеды. Все трое должны согласиться. Однако в первые дни кризиса это правило не действовало и появилось только в его конце. Для обнаружения подлодок американцы использовали малые подводные ракеты, которые не разрушались, а взрывались. После одного такого инцидента два главных лица на подлодке решили применить ядерную торпеду, но один сказал: «Надо подождать». Потом они поднялись на поверхность и узнали, что кризис миновал. То есть в тот момент опасность была огромной. Мы не знали и не могли контролировать то, что на самом деле могло произойти. Все остальные истории с Гэри Пауэрсом, Берлинским кризисом, вторжением в Чехословакию — все это контролировалось. Было понятно, кто что может сделать, если бы политическое руководство решило начать войну. Но во время Карибского кризиса, такое решение мог принять почти кто угодно. Невероятно, но факт. — Несколько лет назад на конференции по глобализации в Аспене бывший американский президент Джимми Картер, говоря о железном занавесе, заявил, что во времена его президентства и Брежнева самой главной задачей для них было поддержание мира. По его словам, когда ЦРУ контролировало весь запад, а КГБ — весь восточный блок, не могло случиться ничего неизвестного или непредвиденного, потому что стороны хорошо изучили и считывали друг друга. После падения железного занавеса вспыхнули десятки конфликтов, подавляющее большинство из которых оказались непредсказуемыми и неконтролируемыми. К двум первоначальным игрокам на мировой арене прибавились новые. Они еще не умели толком играть, но уже хотели забивать голы. Что вы думаете об этом? Картер прав? — Как политик он совершенно прав. Он прав как политик, который никогда не воевал. Этим он отличался от моего отца и президента Эйзенхауэра. Они понимали, что при наличии ядерного оружия в определенных обстоятельствах произойти может все что угодно. Я помню, как мой отец сказал главнокомандующему войсками Варшавского договора маршалу Гречко: «Вот ты говоришь, что мы должны создавать ядерное оружие. А кто будет решать, когда его применить и начать ядерную войну? Я? Или командующий дивизией или командир полка? Если они, то это очень опасно. Если я, то это не мой уровень. Применение ядерного оружия — это уровень дивизии или полка. Но если нельзя применить это оружие в случае нападения, то зачем оно нам? Повторились бы события после 22 июня 1941 года, когда враг напал на нас и быстро продвигался. Поэтому я предпочел бы сказать американцам, мол, если нападете на нас, то мы воспользуемся нашим стратегическим оружием в первый же день, чтобы уничтожить вас и разрушить вашу страну». Просто эта опасность всегда существовала, и Карибский кризис лучше всего это показал. После Карибского кризиса других реальных кризисов уже не случалось. Кардинальные кризисы прекратились. Что касается современности, то сегодня мы живем в американской мифологии кризиса. У всех есть своя мифология. У русских, например, о наполеоновских войнах. Согласно американской мифологии Карибского кризиса, Хрущев был сильным и плохим человеком, который пытался давить с помощью ракет на хорошего человека, молодого американского президента, считая его слабаком. Но президент Кеннеди показал ему железный кулак, и Хрущев испугался, забрал ракеты, а потом вскоре потерял власть. Такой классический сценарий, как в любом американском фильме. Кеннеди выступает в роли Супермена, который всегда справляется со всеми проблемами и побеждает всех врагов. В этом огромная сила американской пропаганды, и все с этим согласились. Реальность же очень отличалась. Хрущев не думал о равновесии сил. Американское превосходство было настолько значительным, что 50 конвенциональных ракет на Кубе не могли ничего изменить. Даже если бы рассматривался недопустимый вариант уничтожить, скажем, 20 американских городов, это можно было бы сделать и из СССР, где тогда имелись 25 баллистических ракет, и еще 50 ракет не могли изменить такого баланса сил. Хрущев никогда не помышлял о том, что мог бы манипулировать американским президентом. И неважно, молодой он или старый, умный или глупый, просто потому, что он американский президент. Но те события вошли в американскую мифологию. Так Карибский кризис стал последним кризисом, которым он хотел завершить эту череду. Этим кризисом Хрущеву удалось достичь двух целей. Во-первых, он хотел, чтобы американцы никогда не напали на Кубу. А, как вам известно, уже не было ни американского президента, ни Хрущева, ни СССР, а там продолжал править Фидель Кастро. Во-вторых, при поддержке общества и американских СМИ людей повсюду стали предупреждать, что после Карибского кризиса больше нельзя считать СССР неравноценным соперником. Вот как отец добился признания равноценности, правда, к сожалению, в области разрушительной силы. На этом завершилась политика непрерывного кризиса. Затем последовала Вьетнамская война, Афганистан и другие проблемы, но мирового кризиса уже не случалось. С тех пор любой знал, что мы равноценны и уважаем друг друга. — Господин Хрущев, если вспомнить историю холодной войны и ее парадоксы, то один из главных заключается в том, что ни разу за все ее время американские и советские солдаты не воевали напрямую друг с другом. Между ними всегда кто-то стоял. Как вы думаете, могла ли существовать какая-то письменная или устная договоренность на самом высоком уровне, между вашим отцом и американским президентом или высокопоставленными руководителями спецслужб, о том, что ядерной войны никогда не будет? Случиться может все, только не ядерная война? Возможно ли, чтобы сильные игроки, пугающие весь мир, вели игру, поскольку во время испытаний увидели всю разрушительную силу ядерного оружия и поняли, что применять его просто нельзя? — Письменной договоренности не существовало, поскольку подписать его не было возможности. Но начиная с конца 50-х годов обе стороны понимали, что разрушения от ядерного оружия будут такими значительными, что ядерная война недопустима. Оглядываясь назад можно сказать, что равновесие сил оценивалось по-разному. Хрущев, Эйзенхауэр и Кеннеди оценивали с политической точки зрения. Сколькими людьми ты готов пожертвовать ради победы? Ответ был: «Нет, мы не готовы жертвовать никем». Когда в 1961 году Хрущев разговаривал с Кеннеди и равновесии сил, Кеннеди говорил, что оно существует, так как СССР может уничтожить четыре американских города. Американский президент также заявил Хрущеву: «Но мы можем уничтожить у вас намного больше». Тогда отец ответил: «Мы не такие каннибалы, как вы, и нам достаточно истребить вас единожды». Однако одну вещь понимали они оба. Что можно считать победой, а что поражением? Существовал и другой взгляд на равновесие, присущий военно-промышленному комплексу. Его представители мыслили так: «Нет, надо подсчитать. У вас 1000 ракет, а у нас 1500». Так что, как я думаю, существовала определенная негласная договоренность, возникшая в то время. В 1959 году президент Эйзенхауэр неофициально беседовал с моим отцом и спросил его, как он справляется с советским генералами? Отец переспросил, что он имеет в виду. Эйзенхауэр ответил: «Мои военные все время ходят за мной, повторяя, что нужно разрабатывать новое оружие, что нужны деньги на новые разработки, что у нас маленький оборонный бюджет. Если вы не дадите нам денег, то СССР нас обгонит и разрушит нашу демократию». Отец сказал ему на это, что его маршалы занимаются тем же самым. «Они все время говорят мне, что если не получат снова денег, то Америка уничтожит Советский Союз и наш коммунизм». Американский президент якобы рассмеялся и сказал: «Мы оба часто даем большие деньги на оплату одинаковых агентов. Почему бы нам просто не поделиться разведывательной информацией и тем самым не снизить наши налоги?» Вернусь к вашему вопросу. Договоренности в обычном понимании не было. Опасность таилась в другом. Железный занавес разделял разные цивилизации. Каждый большой народ в России, Китае, Индии, Америке или вообще в Европе жил и живет, исходя из собственного опыта так же, как и каждый из нас. Когда они переговаривались через железный занавес, то думали, что понимают друг друга, но на самом деле каждый исходил из своего собственного опыта. А он зачастую кардинально отличался. Кроме того, они также думали, что железный занавес прозрачен и что в действительности он, как зеркало. Конечно, они ошибались, что приводило к серьезному недопониманию. Мы просто не понимали, что происходит по ту сторону. Однако так можно сказать не только о железном занавесе. Вы посмотрите, что происходит теперь. — Именно в этом состоит цель нашего Фонда: мы пытаемся обобщить этот опыт, чтобы будущие поколения извлекли из него уроки и чтобы больше такое не повторилось… — Но вы в Чехии, в Праге живете своей жизнью, и вы не сможете понять менталитет людей, которые живут, скажем, в Ханое. Возможно, вы будете думать, что вы их понимаете, но их менталитет очень отличается и основывается на другом жизненном опыте. Некоторая степень понимания существует благодаря путешествиям, знакомствам и мобильности людей. Но, задумайтесь, мы хотим понять Америку и по-прежнему ее не понимаем. — Как по-вашему, когда-нибудь в будущем появится ли вновь железный занавес с использованием самых современных телекоммуникационных, разведывательных и технологических средств? — В любой военной школе будущих офицеров учат побежать в уже прошедшей войне. Будущее же всегда отличается. Думаю, что эра железного занавеса и холодной войны, какими мы их помним, безвозвратно прошла. Однако это не значит, что прошла эра конфронтации. Будущая конфронтация не будет вооруженной. Скажем, вы не можете напасть на Европейский Союз. Этого не может ни Россия, ни Китай или США, поскольку ЕС очень силен и победить его невозможно. Но из-за растущей глобализации усиливается конфронтация в области экономики. Например, уже сейчас мы пропускаем, как разгорается конфронтация между ЕС и США. В решающую стадию она войдет в тот момент, когда Европа станет по-настоящему единой. Когда будет согласован новый договор, который заменит предыдущий проект конституции, и постепенно снимутся претензии малых стран, появится единая политика и начнется первая забастовка против США. И главным будет не оружие, не количество дивизий у ЕС, и НАТО будет совершенно не при чем. Большую роль сыграет, например, валюта. Какая валюта будет доминировать в мире? Евро или доллар? Загрузка...
Загрузка...
