0
Продолжение. Начало читайте тут 2. Трусливо-воинственная экономика Из-за увеличивающегося разрыва между Америкой и ее армией страна с чрезмерной готовностью отправляется на войну, и слишком бездушно относится к причиняемому ею ущербу. Из-за такого разрыва мы тратим слишком много денег на армию, и тратим их глупо, из-за чего под угрозой оказывается благополучие наших войск и их успех в бою. Мы покупаем оружие, которое в меньшей степени связано с боевыми реалиями и в большей с нашей нескончаемой верой в то, что передовые технологии обеспечат победу, а также с экономическими интересами и политическим влиянием военных подрядчиков. В результате мы получаем дорогостоящих и очень ненадежных белых слонов, а жизненно важное оружие, не отличающееся гламурным блеском, очень часто подводит наших военных. Мы знаем, что в технике главное преимущество нашей армии. Однако история долгих войн Америки после 11 сентября это неизменное повествование о временных победах нашего высокотехнологичного оружия, которые просто тают перед более старыми и суровыми реалиями самодельных вооружений, фанатичного недовольства и растущей враждебности по отношению к пришедшим издалека оккупантам. Многие из самых новаторских и высокотехнологичных изобретений для нужд Пентагона стали дорогостоящими и яркими провалами, включая (мы еще поговорим об этом) главный авиационный проект последних лет F-35. Если бы у Америки была тесная связь с военными, такие вопросы стратегии и военной практики были бы нам знакомы примерно так же, как, например, стандарты среднего образования. Те революционные прорывы в технологиях, которые реализуются на поле боя, могут в конечном итоге повиснуть на шее армии стратегическим бременем. Например, когда Соединенные Штаты были практически монополистом в области боевых беспилотников, они убивали отдельных людей или небольшие группы, а в результате настраивали против себя целые страны. Когда монополия заканчивается (а она заканчивается неизбежно), открытость США приводит к тому, что страна становится уязвимой для поражения дешевыми и многочисленными системами вооружений, которые применяют остальные. Между тем, расходы на оборону все растут и растут, не встречая почти никакого политического противодействия и очень редко наталкиваясь на публичные дискуссии. Согласно самым тщательным и полным подсчетам, которые существенно отличаются от обычных бюджетных цифр, в этом году Соединенные Штаты потратят на национальную безопасность более одного триллиона долларов. Сюда включены около 580 миллиардов долларов из базового бюджета Пентагона плюс средства на «непредвиденные обстоятельства за рубежом»; 20 миллиардов долларов из бюджета министерства энергетики на ядерное оружие, почти 200 миллиардов долларов на пенсии военным и на расходы управления по делам ветеранов, а также другие ассигнования. Но здесь не учитываются более 80 миллиардов долларов в год в доле оборонного ведомства из национального долга. После поправки на инфляцию получается, что Соединенные Штаты в этом году потратят на вооруженные силы на 50% больше средств, чем они в среднем тратили во времена холодной и вьетнамской войны. Америка потратит на военные нужды примерно столько же, сколько следующие 10 стран вместе взятых. Это в 3-5 раз больше, чем расходы Китая (все зависит от того, как считать), и в 7-9 раз больше, чем расходы России. Мир в целом тратит на свои армии около двух процентов совокупного дохода. А Соединенные Штаты тратят около четырех процентов. Однако процесс составления бюджета настолько расстроен, настолько порочен, что даже при увеличении расходов Пентагону не хватает финансирования на ремонт, боевую подготовку, пенсии и обслуживание ветеранов. «Мы покупаем не те вещи, и платим за них слишком много, — заявил мне бывший сотрудник сенатского комитета по делам вооруженных сил и бывший профессор Национального военного колледжа Чарльз Стивенсон (Charles A. Stevenson). — Мы тратим так много денег на людей, что нам не хватает техники, которая в любом случае становится более дорогой. И мы не увеличиваем ассигнования на НИОКР». Вот лишь один достойный освещения в СМИ пример, показывающий огромные и трудноконтролируемые тенденции в сфере разработки вооружений и затрат на них. Мы поведем речь о несбывшихся надеждах на новый самолет F-35 Lightning. Сейчас на работы по планированию и разработке оружия порой уходят десятилетия, а история F-35 началась задолго до того, как родилась основная масса сегодняшних военнослужащих. Два самолета начала 1970-х годов, такие как истребитель F-16 Fighting Falcon и штурмовик A-10 Thunderbolt II, отходили от основных тенденций военного проектирования в той же мере, как компактные японские машины той эпохи отличались от американских автомобилей с обтекателями и оперением. Эти самолеты были довольно дешевые, простые в обслуживании и ремонте, и спроектированы они были так, чтобы очень хорошо выполнять свои конкретные задачи по предназначению. Так, F-16 должен был быть высокоскоростным, исключительно маневренным и смертоносным самолетом в воздушном бою (и был таковым). А-10 создавался как своего рода летающий танк, способный осуществлять, как говорят военные, непосредственную авиационную поддержку сухопутным войскам, поливая огнем боевые порядки противника. А-10 нуждался в тяжелой броне, чтобы быть защищенным от огня противника; над полем боя он должен был летать как можно медленнее, чтобы наносить реальный ущерб, а не просто рыча проноситься мимо целей; и ему нужна была одна очень мощная пушка. Есть у человека такие изобретения, которые являются голым выражением функциональности. Это кресло Имса, классический карандаш №2, оригинальная машина «Форд Мустанг» или «жук» компании «Фольксваген», MacBook и так далее — выбирайте что хотите. А-10, получивший название Thunderbolt (Молния), но больше известный под своей боевой кличкой Warthog (Хряк), как раз и стал образцом такой чистой функциональности в современной армии. Он прочный, он недорогой, он может уничтожать вражеские танки и автоколонны, ведя стрельбу с темпом до 70 выстрелов в секунду и выпуская по цели бронебойные боеприпасы длиной 28 сантиметров с обедненным ураном. Но все прошедшее десятилетие наши военачальники во главе с республиканской администрацией Буша и демократом Обамой изо всех сил старались избавиться от А-10, чтобы получить достаточно денег на более дорогой, менее надежный и технически малопригодный самолет, который был хорош разве что для инсайдерских сделок в условиях, когда народу и обществу было наплевать. Тот самолет, ради которого мы отказываемся от А-10, является его полной противоположностью почти во всех аспектах. Если использовать автомобильную терминологию, это «Ламборджини», а А-10 трудяга-пикап (или летающий танк). Если использовать терминологию воздушных перевозок, то это салон первого класса со спальными местами Сингапурских авиалиний, а А-10 — салон эконом-класса (с заранее приобретаемыми билетами) компании United. Такие сравнения могут показаться нелепыми, но это справедливые и честные сравнения. То есть, «Ламборджини» в некоторых отношениях намного лучше пикапа — скорость, управление, комфорт, но выбирать эту машину следует только в особых обстоятельствах. То же самое и насчет салона первого класса. Билет в такой салон заказал бы каждый, если бы за него платил кто-то другой, но для большинства людей это в основном пустая трата денег. Каждое новое поколение вооружений обычно «лучше» — точно так же, как «Ламборгини», и оно «стоит того» в том же смысле, что и билет в первый класс. А-10 демонстрирует закономерность. Согласно выкладкам авиационного аналитика Ричарда Абулафии (Richard L. Aboulafia) из Teal Group, цена за единицу в текущих ценах 2014 года (это самое справедливое сравнение однотипных изделий) складывается следующим образом. А-10 стоит сегодня около 19 миллионов долларов, являясь самым дешевым боевым пилотируемым самолетом. Беспилотник Predator лишь на треть дешевле. Остальные истребители, бомбардировщики и многоцелевые самолеты стоят гораздо больше: V-22 Osprey около 72 миллионов долларов, истребитель F-22 около 144 миллионов, бомбардировщик В-2 около 810 миллионов, а F-35 около 101 миллиона (как пять А-10). Такая же разница и по эксплуатационным расходам. У А-10 они существенно ниже, а у других машин гораздо выше, потому что у «Хряка» проще конструкция и меньше всего того, что может выйти из строя. Простота конструкции обеспечивает ему больше летного времени, так как самолету не надо простаивать долгое время в ремонтной мастерской. В отличие от А-10, F-35 был плохой задумкой с самого начала. О нем писали бы на первых страницах газет так же часто, как и о других провальных федеральных проектах типа реформы здравоохранения Обамы или реакции Федерального агентства по управлению страной в кризисных ситуациях на ураган «Катрина», если бы данный проект непосредственно влиял на жизни людей, или если бы его можно было широко показывать по телевидению. В этом случае немногие политики решились бы его отстаивать. Общий размер потерь налогоплательщиков от неудачной программы солнечной энергетики Solyndra по самым пессимистическим оценкам составляет 800 миллионов долларов. Общий объем потерь налогоплательщиков от проекта F-35, включая перерасход сметы, потери от хищений и прочий ущерб, примерно в 100 раз больше. Однако о «скандале Solyndra» знает, наверное, в 100 раз больше людей, чем о родовых потугах F-35. А вот вам еще информация для размышлений: общий размер затрат на этот самолет сегодня оценивается в полтора триллиона долларов. Примерно столько же, по скромным подсчетам, было потрачено на всю иракскую войну. Суть трагедии этого самолета сводится к тому, что данный проект, призванный исправить серьезнейшие проблемы Вашингтона в проектировании оружия и оплате за него, на самом деле лишь усугубил эти проблемы, став их олицетворением. Самолет, который планировали сделать недорогим, надежным и легко адаптируемым, стал самым дорогим в истории и самым капризным в эксплуатации. Федеральный чиновник, сделавший этот проект символом новых, прозрачных и основанных на данных анализа подходов к распределению контрактов, в итоге оказался в федеральной тюрьме, где он отбывает срок за коррупцию в связи с проектами Boeing. (Финансовый директор Boeing тоже отсидел свой срок.) Для информации: Пентагон и ведущие подрядчики упорно отстаивают этот проект и защищают самолет, заявляя, что все проблемы с ним будут скоро решены, что это самолет будущего, а А-10 — устаревший реликт прошлого. Теоретически машину F-35 должны целеустремленно защищать все виды вооруженных сил, поскольку ВВС, ВМС и корпус морской пехоты получат собственные версии этого самолета, подогнанные под их потребности. Но в действительности все оказалось иначе. F-35 по проекту должен обладать очень многими и зачастую противоречащими друг другу характеристиками. Он должен быть достаточно прочным в версии для ВМС, чтобы осуществлять взлет и посадку на палубу авианосца; он должен быть очень легким и маневренным, чтобы превосходить другие машины ВВС в воздушном бою; он должен обладать возможностью для вертикального взлета и посадки, как вертолет; он должен быть надежен в трудных условиях боя, приходя на помощь морским пехотинцам. Естественно, в полной мере воплотить все эти требования в одной машине было невозможно, и обещания оказались невыполненными. В теории F-35 должен был сблизить и спаять американских союзников, поскольку предусматривалась его закупка другими странами, и эта машина должна была стать их основным самолетом. Кроме того, эти страны планировалось в той или иной мере привлекать к выполнению подрядных работ. Но задержки, перерасходы сметы, проблемы с механикой превратили это самолет в предмет острой политической полемики в странах-заказчиках, начиная с Канады и Голландии, и заканчивая Италией и Австралией. А в США эти проблемы обсуждают меньше всего. Во время дебатов в 2012 году Митт Ромни (Mitt Romney) раскритиковал Барака Обаму за то, что он поддержал проекты «зеленой энергетики», такие как Solyndra. Но ни один из них даже не упомянул F-35, и я пока не нашел и намека на то, чтобы президент Обама остановился на нем хотя бы в одной из своих речей. В других странах F-35 можно теперь представлять в качестве очередного примера назойливого вмешательства США. А у нас он защищен контрактами на поставку, которые получили широкое распространение. «Политические махинации» — этот термин в 1970-х годах популяризовал молодой аналитик из Пентагона по имени Чак Спинни (Chuck Spinney). Это популистская политика, проводимая с огромным размахом. Перерасход сметы — это плохо, если лишние деньги получает другой. Но это хорошо, если твоя компания получает заказы, или если твой избирательный округ получает новые рабочие места. Политические махинации это настоящее искусство, направленное на то, чтобы тем или иным военным проектом было охвачено как можно больше избирательных округов, и чтобы как можно больше конгрессменов чувствовали, что если они сократят финансирование, то это пойдет во вред им самим. Контракт на 10 миллионов долларов в одном избирательном округе по выборам в конгресс обеспечивает поддержку одному представителю. Два контракта по пять миллионов долларов в двух округах это в два раза лучше. А самый лучший вариант это три контракта по три миллиона долларов за штуку. Эта логика понятна каждому участнику военных подрядов. Это понимают ведущие подрядчики, заключающие сделки на поставки по всей стране; понимают отвечающие за закупки военные руководители, распределяющие работы между подрядчиками; понимают политики, получающие больше или меньше голосов в зависимости от результатов. В конце 1980-х годов коалиция из так называемых экономных ястребов в конгрессе попыталась сократить финансирование на бомбардировщик В-2. Им ничего не удалось добиться, когда выяснилось, что работа в рамках проекта ведется в 46 штатах и в 383 избирательных округах (всего их 435). Разница между тем временем и сегодняшним днем заключается в том, что главный подрядчик по строительству В-2 компания Northrop была вынуждена раскрыть секретную информацию, чтобы показать, каков размах проводимых работ, и насколько широко распределяются ассигнования. Каковы бы ни были технические проблемы, F-35 стал триумфом политических махинаций, причем глобального масштаба. Пикантной иллюстрацией возможностей политических махинаций является пример бывшего социалистического мэра Берлингтона Берни Сандерса (Bernie Sanders), который сегодня является независимым сенатором от штата Вермонт и возможным кандидатом от левых на участие в следующей президентской гонке. В принципе он считает, что F-35 это плохая затея. Когда один из этих самолетов загорелся прошлым летом на ВПП во Флориде, Сандерс в беседе с репортером назвал эту программу «невероятно расточительной». Однако он вместе с левым политическим истэблишментом Вермонта упорно борется за то, чтобы разместить в Берлингтоне подразделение F-35, приписанное к ВВС национальной гвардии штата Вермонт, и разубедить оппонентов, считающих эти самолеты слишком шумными и опасными. «К худу ли, к добру ли, но на сегодня это самолет-рекордсмен, — заявил Сандерс в прошлом году местному репортеру после происшествия во Флориде. — И от него никто не откажется. Такова реальность». А раз самолет появится, то почему бы не здесь? Как думает Вермонт, так же думает и вся нация. Следующим большим проектом в планах ВВС является преемник В-1 и В-2 дальний ударный бомбардировщик (Long Range Strike Bomber). Среди его тактико-технических характеристик способность наносить бомбовые удары в глубине китайской территории. (Это настолько безрассудный шаг, что США даже не рассматривали такую возможность, когда воевали с китайцами по время Корейской войны.) К тому времени, когда прошлым летом стала понятна полная стоимость этой машины и ее возможности, Чак Спинни написал, что этот самолет, «как и F-35, будет неудержимым» Это из-за того, что уже сейчас его сторонники страхуются и обеспечивают этой машине будущее, «распределяя субподряды по всей стране, а то и по всему миру, как это было с F-35». 3. Трусливо-воинственная политика Политики говорят, что обеспечение национальной безопасности это их первостепенный и священный долг, но поступают они совсем иначе. Последний военный бюджет был утвержден в комитете по делам вооруженных сил палаты представителей единогласно (61 голос «за», и 0 «против»). Дебаты, предшествовавшие голосованию, были такими же однобокими. Это та самая палата представителей, которая не может утвердить закон о правительственном фонде строительства шоссейных дорог, пользующийся поддержкой обеих партий. «Восхваление военачальников политиками это весьма примечательное и опасное явление», — сказал мне полковник ВВС в отставке Том Руби (Tom Ruby), ныне освещающий проблемы организационной культуры. Он и другие люди говорят, что это одна из причин, по которой практически отсутствует серьезный контроль за военными. Полковник морской пехоты в отставке Т. Хаммс (T. X. Hammes), получивший докторскую степень по современной истории в Оксфорде, сказал мне, что политики сегодня уже не считают необходимым критически рассматривать военные программы, а вопросы национальной обороны перестали быть для них священных долгом. Сегодня все это для них просто мелочь. «Многие на Капитолийском холме сейчас смотрят на Пентагон с поразительным простодушием, — заявил он. — Это такой способ направлять налоговые деньги в избранные округа. Это часть той работы, для которой их избирали». Весной 2011 года Барак Обама попросил самого опытного в вопросах оборонной реформы политика-демократа с большими связями Гэри Харта (Gary Hart) сформировать небольшую рабочую группу от обеих партий для выработки рекомендаций о том, какие изменения ему следует провести в Пентагоне и в практике его работы, если он получит второй президентский срок. Харт провел эту работу (я входил в состав группы наряду с Эндрю Басевичем (Andrew J. Bacevich) из Бостонского университета, Джоном Аркиллой (John Arquilla) с курсов усовершенствования офицерского состава ВМС и Норманом Огустином (Norman Augustine), ранее возглавлявшим компанию Lockheed Martin) и осенью направил президенту соответствующий отчет. Реакции не последовало. Белый дом постоянно получает кучи просьб и рекомендаций, и реагирует он только на те, которые считает самыми неотложными. Очевидно, военная реформа в этот список не входит. Поэтому во время президентской гонки 2012 года ни Барак Обама, ни Митт Ромни не говорили подробно о том, как они будут тратить полтора миллиарда долларов в день на военные программы. Исключение составило единственное заявление Ромни о том, что в случае избрания он потратит на них еще триллион. Во время единственной прямой дискуссии о военной политике на конечном этапе гонки Обама сказал, что планы Ромни дадут военным больше денег, чем они просят. Ромни отметил, что сегодня у ВМС меньше кораблей, чем до Первой мировой войны. Обама нанес ответный удар: «Ну, губернатор, у нас также меньше лошадей и штыков, потому что изменился характер наших вооруженных сил. У нас есть такие вещи, которые называются авианосцы, куда садятся самолеты. У нас есть корабли, которые ходят под водой и называются атомные подводные лодки». Это было самое саркастическое и самое агрессивное высказывание Обамы за все время дебатов. На этом и закончилась дискуссия о том, куда уйдут триллионы. Джим Уэбб (Jim Webb) ветеран Вьетнамской войны, имеющий немало наград, а также писатель, бывший сенатор от Демократической партии и возможный кандидат в президенты. Семь лет назад он написал в своей книге A Time to Fight (Время сражаться), что военная карьера превращается в культуру, в которой каждый должен получить кусок от общего пирога по принципу «всем сестрам по серьгам». Уэбб имел в виду то, что амбициозные офицеры замечают, как много их наставников и предшественников после увольнения занимает посты в советах директоров, в консалтинговых фирмах и в оборонных компаниях на исполнительных должностях. (У некоторых высокопоставленных в прошлом военных пенсии сегодня больше, чем денежное довольствие до увольнения. Например, прослуживший 40 лет четырехзвездный генерал или адмирал может получать на пенсии более 237 000 долларов в год, хотя на действительной военной службе максимальный размер его денежного довольствия составлял 180 000 долларов.) По словам Уэбба, знание того, что их ждет после увольнения, не может не влиять на поведение некоторых высокопоставленных военачальников, когда они носят форму. Среди прочего, они защищают принцип дележа пирога, которым является военный бюджет, налаживают связи со своими предшественниками и с их работодателями, заглядывая в пенсионную перспективу. «Всегда есть офицеры, уходящие на работу в подрядные организации, — сказал мне недавно Уэбб, выросший в семье военного. — Новое — это масштаб данного явления, а также степень его влияния на высокопоставленных военных». Конечно, современная армия всячески рекламирует себя как то место, где молодежь без шансов и без денег на получение высшего образования может приобрести ценные навыки, а также льготы, чтобы поступить на учебу после службы. В общем и целом это хорошо и правильно, и в этом плане армия пусть непреднамеренно, но играет важную роль как создатель благоприятных возможностей для американцев без привилегий. Но Уэбб ведет речь о другом, о развращающем воздействии системы на хорошо подготовленных и влиятельных карьеристов, которые заранее начинают готовить свое будущее. «Не секрет, что такие высокопоставленные военачальники в последние годы службы потихоньку начинают готовить позиции на пенсионный период, стремясь начать вторую карьеру», — написал Уэбб в своей книге. По его словам, в результате получается «тесная взаимосвязь» корпоративных и военных интересов, которая «угрожает безупречности процесса военных закупок, порождая колоссальные кадровые проблемы, такие как появление огромных «военизированных» структур (подрядчики типа Blackwater и Halliburton) в Ираке и Афганистане, а также неизбежно создает риски для самой системы национальной безопасности». Такую же точку зрения высказывали и многие другие мои собеседники. Самые жесткие оценки на сей счет дают не те, кто с недоверием относится к военным, а люди, посвятившие армии значительную часть своей жизни, как Уэбб. Прошлым летом один человек, на протяжении десятилетий осуществлявший надзор за контрактами Пентагона, рассказал мне: «Система основана на лжи и корыстном интересе, чисто с целью движения денег». Данная система продолжает работать, потому что «войска получают свои бюджеты, подрядчики получают свои контракты, конгрессмены получают рабочие места для своих избирательных округов, а те, кто непричастен к этим процессам, не желают выяснять, что же там происходит». Самый почитаемый американский военный 20-го века Дуайт Эйзенхауэр настойчиво предостерегал о том, что бизнес и политика развратят армию, и наоборот. Об этой его речи слышали все. Но читало ее недостаточное количество людей. И еще меньшее количество подверглось воздействию ее опасных антивоенных взглядов, как посчитали бы сегодня. Какой политик из основного направления может сегодня сказать, как это сделал в 1961 году Эйзенхауэр, что военно-промышленный комплекс обладает «тотальным влиянием — экономическим, политическим, даже духовным, которое ощущается в каждом городе, каждом государственном ведомстве, каждом отделе федерального правительства»? За несколько дней до своей победы на выборах в конгресс этой осенью Сет Моултон сказал, что со времен призыва качество и моральное состояние армии существенно улучшилось. «Однако ее, особенно на самом верху, заполнили карьеристы, пробравшиеся туда за счет того, что страховались на каждом шагу и не желали идти на риск, — заявил он мне. — Самыми лучшими офицерами из числа знакомых мне были лейтенанты, которые знали, что их уволят, а поэтому не боялись принимать правильные решения. Я знаю огромное множество старших офицеров, которые очень бояться принимать непростые решения, поскольку тревожатся по поводу того, как это отразится на их личном деле». Это звучит как жалоба на жизнь в любой крупной организации, однако здесь есть нечто большее. У нас нет других сухопутных войск или корпуса морской пехоты, куда можно уйти, начав все сначала. У военного нет почти никакой возможности исправить ошибку или черную метку в аттестации, которая является основой его продвижения по службе. Проблемы есть у каждого ведомства и организации, и на каждом этапе американской истории находились критики, считавшие, что армия США чрезмерно финансируется, слабо подготовлена, слишком замкнута в себе, много о себе мнит и имеет другие изъяны и недостатки. Должен признать, что современные перекосы все в той или иной степени берут свое начало в трусливо-воинственной основе сегодняшней оборонной стратегии. Неся огромные потери, как финансовые, так и людские, страна обеспечивает существование самых мощных вооруженных сил в мире. Но поскольку лишь малая часть населения заинтересована в последствиях действий военных, обычная для демократий обратная связь у нас не работает. Я встречал серьезных людей, которые утверждают, что изолированность армии соответствует ее собственным интересам, а не государственным. «Со времен Римской империи находились люди, в основном мужчины, но сегодня все чаще женщины, которые добровольно превращались в преторианскую гвардию», — сказал мне Джон Нагл (John A. Nagl). Нагл выпускник Вест-Пойнта и стипендиат Родса, командовавший боевым подразделением в Ираке и написавший две влиятельные книги о современной армии. Он ушел со службы в звании подполковника и сейчас возглавляет частную подготовительную школу в Хэйверфорде, что неподалеку от Филадельфии. «Они знают, на что подписываются, — говорит Нагл о сегодняшних военных. — Они гордятся своей работой, и взамен рассчитывают на приличные условия жизни, на пенсии и на медицинское обслуживание в случае ранения или заболевания. Американское общество в полной мере готово позволить профессионалам-добровольцам служить там, где они должны служить, и в этом есть мудрая цель. Президент в этих условиях получает большую свободу действий и может принимать решения в национальных интересах, а войска просто будут брать под козырек и делать то, что необходимо». Я люблю и уважаю Нагла, но тут я с ним совершенно не согласен. Как мы уже видели, невнимание общества к армии, появляющееся в силу того, что у людей нет прямой заинтересованности в ее судьбе, привело к нарастанию стратегических и ведомственных проблем. «Люди, которых не касается война (или им так кажется), вряд ли будут о ней задумываться», — написал в 2012 году Эндрю Басевич. Его война коснулась непосредственно — он воевал во Вьетнаме, а в Ираке погиб его сын. «Убедившись в том, что никаких ставок в этой игре у них нет, они позволят государству делать все, что оно пожелает». Майк Маллен полагает, что сблизить американцев с армией можно за счет сокращения регулярных войск. Этот процесс уже идет. «Когда мы в следующий раз отправимся на войну, — сказал он, — на это должен дать свое согласие американский народ. Это значит, что миллионы непричастных людей станут к этому причастны. Тогда Америка сплотится и станет единой. Народ Америки не был на этих предыдущих войнах, и мы за это дорого заплатили». Дистанцировавшись от военных, политики не говорят всерьез о том, угрожает ли США непосредственно хаос на Ближнем Востоке и в других местах, и обеспечена ли Америке большая безопасность, чем раньше (об этом в своей новой книге A Dangerous World? (Опасный мир?) пишут Кристофер Пребл (Christopher Preble) и Джон Меллер (John Mueller) из Института Катона). Подавляющее большинство гражданских американцев могут проявлять тройной цинизм по отношению к армии. Что значит «тройной»? Первое: «чествовать» военных, но не думать о них. Второе: «думать» о военных расходах, но на деле считать их программой стимулирования обеих партий. Третье: поддерживать «сильную» оборону, но исходить из того, что Соединенные Штаты намного сильнее любого противника, а поэтому бессмысленно беспокоиться о том, правильная ли у нас стратегия, вооружение и руководство. Культурные проблемы, связанные с отрывом армии от народа, могут быть еще серьезнее. Генерал-майор ВВС в отставке Чарльз Данлап-младший (Charles J. Dunlap Jr.), преподающий на юридическом факультете университета Дьюка, размышлял об отношениях между гражданскими и военными большую часть своей службы в армии. В начале 1990-х, когда он был молодым офицером ВВС и учился в Национальном университете обороны (это было сразу после первой войны в Персидском заливе), ему вручили приз за лучшее студенческое эссе на тему воображаемого будущего под названием «The Origins of the American Military Coup of 2012» (Причины военного переворота в Америке в 2012 году). Посылкой его работы стало предостережение, основанное на противоречии между усиливающимся преклонением перед военными и слабеющим доверием к большинству прочих государственных органов. Чем больше недовольства проявляли американцы по поводу своих экономических и социальных проблем, тем большее облегчение они почувствовали, когда компетентные мужчины в военной форме во главе с генералом Томасом Брутусом взяли, наконец, власть в свои руки. Как объяснил Данлап, одна из причин переворота заключалась в том, что военные очень сильно отдалились и изолировались от массовой культуры и различных ее течений, а поэтому начали смотреть на общество как на зарубежную территорию, которую можно завоевать, чтобы потом управлять ею. Недавно я спросил Данлапа, насколько реальный мир в Америке после 2012 года соответствует его вымышленному сценарию. «Я думаю, мы вскоре станем свидетелями возрождения того явления, которое всегда присутствовало в коллективной американской психологии, — сказал он. — Это так называемый доброкачественный антимилитаризм». Он станет обратной стороной рефлексивного милитаризма последних лет. «Люди не ценят то, в какой беспрецедентной ситуации они находятся», — продолжил Данлап. В чем суть этой ситуации? Впервые в своей истории Америка обеспечила себе постоянное и достаточно прочное военное присутствие, которое формирует наши связи со всем миром и серьезно влияет на нашу экономику. Однако людей в составе нашей армии в годы «ее возмужания как профессиональной и добровольческой силы» было недостаточно для того, чтобы соразмерно представлять страну, которую они защищают. «Это становится все больше похоже на трайбализм, — говорит Данлап о воюющей армии в нашей трусливо-воинственной стране, — в том смысле, что все больше военных приходят в армию из очень малочисленных групп населения. Служба превращается в семейную традицию, а это несколько противоречит нашим представлениям о том, как демократия распределяет общее бремя». Люди из военного племени ощущают, что они одновременно стоят выше и ниже путаной гражданской действительности Америки. Ниже в том смысле, что на них сваливается вся нагрузка, что Америка без должного внимания относится к их жизни, к их трудностям, к их утраченным возможностям. А выше, потому что они в состоянии выдержать те трудности, которые мгновенно сломают их более слабых современников из числа современной молодежи. «Я думаю, в армии есть очень сильное ощущение, что она гораздо лучше того общества, которому служит, — сказал Данлап. — И в этом есть определенный смысл». Любой служивший в вооруженных силах человек и члены семей военнослужащих понимают, что он имеет в виду. Хорошая физическая форма, требовательность к себе, исполнительность, аккуратность в одежде, самодисциплина — все это издавна превращало армию в то место, где имеющая неправильные взгляды на жизнь молодежь могла исправиться. Плюс к этому дух любви и верности товарищам, который в гражданской жизни существует только в спортивных командах. Оптимальное разрешение противоречий между военными и гражданскими ценностями состоит в том, чтобы понимающие племенную принадлежность к армии люди использовали свои сильные стороны за пределами военного племени. «То новое поколение, которое у нас появилось, — говорит Данлап о молодых ветеранах последних долгих войн, — эти лейтенанты и майоры, которые были царями-полководцами на своих маленьких форпостах; они в буквальном смысле принимали решения, от которых зависела жизнь людей. Такому поколению нельзя сказать: «Мы вас видим, но слышать не желаем»». Кроме Моултона, в составе конгресса нынешнего созыва будет более 20 ветеранов Ирака и Афганистана, в том числе, новые сенаторы-республиканцы Том Коттон (Tom Cotton) из Арканзаса и Джони Эрнст (Joni Ernst) из Айовы. Среди тех 17, что уже работают там, есть члены палаты представителей демократы Тулси Габбард (Tulsi Gabbard) и Тамми Дакуорт (Tammy Duckworth), члены палаты представителей республиканцы Данкан Хантер (Duncan D. Hunter) и Адам Кинзингер (Adam Kinzinger), которые играют заметную роль в разработке политики в отношении ветеранов, а в 2013 году активно участвовали в дебатах на тему интервенции в Сирии. Габбард выступал решительно против такой интервенции, а некоторые ветераны-республиканцы были за — но все они представляли свои аргументы, основываясь на личном опыте и наблюдениях за тем, что дает результат, а что ведет к провалу. Моултон сказал мне, что главный урок, который он вынес из четырех назначений в Ирак — о важности службы, какой бы она ни была. По словам Моултона, прославленный капеллан Гарварда, ныне покойный Питер Гомес (Peter J. Gomes) убедил его в студенческие годы в том, что «верить» в армейскую и прочую службу недостаточно. Надо найти для самого себя способ для служения. Если не произойдут какие-то немыслимые перемены, то служба в Америке не будет подразумевать призыв. Однако Моултон заявляет, что он будет способствовать утверждению такой атмосферы, в которой служить захочет большее количество людей. Несмотря на все различия в точках зрения и выводах, эти молодые ветераны похожи друг на друга в том, что они серьезно относятся к военным, а не просто их обожают. Подавляющее большинство американцев никогда не обретут их опыт и ощущения. Но мы можем извлечь уроки из этой серьезности, поняв, что военная политика заслуживает как минимум такого же внимания, какое мы уделяем налогам и школам. Что это может означать конкретно? Для начала вот что. В конфиденциальном докладе на имя президента Обамы, подготовленном более трех лет назад, рабочая группа Гэри Харта изложила рекомендации по целому ряду практических вопросов. Это и необходимость создавать более малочисленные и маневренные подразделения, и изменения в национальной структуре военного командования, и разные подходы к вопросам недопущения распространения ядерного оружия. Там было три рекомендации о том, как страна в целом должна строить свои отношения с вооруженными силами. Вот они: Назначить комиссию для анализа и оценки продолжительных войн. Эта комиссия должна беспристрастно сделать выводы из войн в Ираке и Афганистане, что касается характера нетрадиционных конфликтов с применением иррегулярных сил, структуры командования, эффективности разведки, культурных факторов коренного населения, подготовки местных вооруженных сил, а также результативности боевых частей и подразделений. Такая комиссия существенно расширит наши представления о том, когда, где и как осуществлять интервенции в будущем, и стоит ли их начинать. Прояснить процесс принятия решений о применении силы. Такие критические решения, носящие сегодня ситуативный характер, должны приниматься системно соответствующими органами на основе надежной и убедительной информации с пониманием наших национальных интересов, основанных на реалиях 21-го века. Восстановить отношения между гражданскими и военными. Президент как главнокомандующий должен разъяснять роль солдата гражданам и роль граждан солдату. Традиционные отношения между армией и гражданской частью населения ослаблены и плохо определены. Наши военные структуры все больше отдаляются от общества, которое они защищают, и между ними следует наладить гармоничные отношения. Барак Обама, занятый другими делами, не нашел для этого времени. Но остальные должны его найти, если мы хотим с умом подходить к выбору войн и побеждать в них.
Загрузка...
Загрузка...
