0
Историю всегда использовали в качестве эффективного оружия, чтобы подорвать позиции своих оппонентов. В последнее время некоторые представители левого крыла полюбили обвинять правых в фашизме, консерваторы же вовсю навешивают такие ярлыки, как «сталинист» и «коммунист» на левых. Прошлое — как существовавшее в реальности, так и сконструированное, — возвращается в новых проявлениях, в зависимости от конкретных политических обстоятельств. Несколько лет назад новый способ применения истории оказался востребован в мировой политике. Критики начали говорить о нескольких государствах, в том числе России Владимира Путина, Турции Реджепа Тайипа Эрдогана и Филиппинах Родриго Дутерте, не только как о просто авторитарных и антидемократических, но и как о фашистских странах. Те, кто недостаточно сознательно относится к прошлому, согласно этой риторике, рискует повторить ошибки прошлых поколений — эту опасность в 2019 году подчеркнула в своей книге «Фашизм. Предупреждение» (Fascism: A Warning) бывшая госсекретарь США Мадлен Олбрайт. Мрачный контекст всего этого теперь всем хорошо знаком. Демократическая волна, которая достигла кульминации с окончанием холодной войны, сейчас отступает. Либеральный миропорядок, основанный на международном взаимодействии, общих правилах и интеграции, подвергается все большему давлению. Политические антилиберальные силы отвоевывают территории в давно сформированных демократиях. В странах с короткой или незначительной демократической традицией националистические и популистские лидеры атаковали правовое государство и основополагающие институты. Вопрос в том, как лучше всего понять такое развитие событий. Одна из стран, которые вызывают особый интерес во время таких дискуссий, — это Россия. По мнению некоторых наблюдателей, Кремль в последнее время принял образ мышления, чьи корни уходят в фашизм. Тимоти Шнайдер (Timothy Snyder), профессор истории из Йельского университета и известный сторонник данной трактовки, обвинил Путина в том, что тот своей войной против Украины «реабилитировал альянс Гитлера и Сталина, с которого началась Вторая мировая война». В нынешнем российском обществе, считает Шнайдер, фашистские идеи стали считаться чем-то вполне приличным, если не сказать больше — что они вошли в моду. У Москвы же аргументы ровно противоположные. Во время лекции в декабре 2019 года Путин заявил, что Польша тоже виновна в начале Второй мировой войны, потому что она изначально сотрудничала с Гитлером. Далее он обвинил другие страны в «глорификации» наследия нацизма, а значит — в искажении исторической правды войны. Пакт Молотова-Риббентропа, согласно которому Сталин и Гитлер в сентябре 1939 года поделили Восточную Европу на сферы интересов, Путин объявил совершенно законным при учете того, что западные страны сами шли у нацистской Германии на поводу. Согласно путинской подаче истории, именно Россия, будучи преемником Советского Союза, больше, чем кто-либо другой способствовала победе над фашизмом во время Второй мировой войны. Красная Армия, советские вооруженные силы, окончательно победили нацистскую Германию в войне, длившейся с 1941 по 1945 год. Поэтому российская политическая система не может представлять собой современную инкарнацию фашизма, напротив, Россия — это образец антифашистского государства, а вот ее критики и несогласные заслуживают обвинений в настоящем фашизме. Дилемма в том, что оба этих нарратива про Россию едва ли могут быть истинными одновременно. Согласно первому варианту, мы имеем дело с чем-то большим, чем типичное авторитарное государство. То есть Россия — или ее руководство — фашистские. По этой причине страна вышла из глобального сообщества, лишившись легитимности. Какой уважающий себя западный лидер будет вести диалог со страной, во главе которой стоит современный Гитлер? Согласно второму варианту, мы имеем дело с государством, которое освободило мир от нацизма, и потому заслуживает если не уважения, так хотя бы значимого места в международных отношениях. Исторические сравнения и аналогии могут быть поучительными и располагающими к размышлениям. Но могут они и ввести в заблуждение — в особенности, когда речь идет о тоталитарных режимах XX века. Марлен Ларуэлль, эксперт по Восточной Европе из Вашингтонского университета в Сиэтле, пытается в своей последней книге «Фашистская ли Россия? Разрушая пропаганду Запада и Востока» (Is Russia fascist? Unraveling propaganda east and west, Cornell University Press) сформировать целостный взгляд на природу российской политической системы. Ларуэлль пытается избежать упомянутых выше ловушек в суждениях о России. Политизированная трактовка страны, доказывает она, приводит к идеологически тенденциозным пояснительным моделям и углам зрения. Суть дела можно выразить в двух словах: не все недемократические и авторитарные системы власти обязательно фашистские. Инфляция в понятийной сфере, где категории вроде фашизма теряют свою эвристическую ценность, скорее мешает, чем помогает нам понять мир. По мнению Ларуэлль, понятийная пара антилиберализм-либерализм — это ложная дихотомия. Антилиберализм, считает она, скорее нужно понимать как форму постлиберализма — идеологии, чьи представители дают отпор либерализму, после того, как испытали его. Поэтому нельзя говорить о таких государствах, как Китай, что они антилиберальные, ведь они были тоталитарными всегда. И политическая власть вполне может быть недемократической, не будучи только из-за этого антилиберальной. Для антилибералов характерно утверждать, что они представляют «тихое большинство» страны. Такие лидеры, как Путин и венгерский Виктор Орбан, в первую очередь выделяются своей риторикой о суверенитете во всех общественных сферах: национальный суверенитет, а не многосторонние организации вроде ЕС или ВТО; экономический суверенитет и протекционизм, а не свободная торговля и открытые границы; культурный суверенитет и «традиционные ценности», а не мультикультурализм и права меньшинств. Таким образом антилиберализм — это помогающий понять идеологические тенденции и аналитически более точный термин, который плохо сочетается с такими категориями, как популизм, фашизм или правый экстремизм. Если путинская Россия — фашистская, как мы тогда должны понимать радикальных деятелей, которые сами заявляют, что восприняли фашистскую традицию? Характерно, что Путин никогда не говорил, что представляет «истинные устремления» русского народа, отличные от устремлений государства или «оторванной от действительности» мировой элиты. Напротив, он всегда подчеркивал консенсус, заключающийся в том, что интересы государства — это также и интересы русского народа. Идеологический калейдоскоп Кремля многогранен — он сочетает в себе антизападную риторику, ностальгию по СССР и государственно-ориентированный взгляд на Россию. Консервативные ценности поддерживают, но пользуются ими неточно. Аналогичная тенденция видна в отношении к изложению истории, которую все больше приводят к желательному виду, предпочитая патриотизм и гордость за нацию критическому разбору событий прошлых лет. Но главные исторические ориентиры для России, никоим образом не нацизм, а победа во Второй мировой войне, падение советской власти и коллапс миропорядка, о котором договорились на Ялтинской конференции. По словам Ларуэлль, России не хватает многих очень важных для нацизма элементов: массовой мобилизации во имя создания нового человека, массовой идеологической обработки населения, однопартийности, революционного преобразования общества и ультранационализма. Путин предстает скорее классическим авторитарным лидером, который предпочитает реальную политику идеологической мотивации. Он никогда не настаивал на чем-то, что походило бы на советский марксизм-ленинизм, а российская партия власти «Единая Россия» — скорее непопулярный бюрократический институт, чем орган для организации народа. Некоторые аспекты еще больше усложняют картину политической диспозиции Кремля — не в последнюю очередь те официальные связи, которые Россия завязала с такими партиями как французский «Национальный фронт» (ныне «Национальное объединение»), итальянская «Лига севера» (ныне «Лига») и немецкая «Альтернатива для Германии». По мнению Ларуэлль, эти отношения нужно трактовать, больше ориентируясь на общие философские основания и представления об общем враге, которого Москва и европейские крайние правые определили так: «либеральный миропорядок», ЕС и такие ценности, как феминизм и права меньшинств. Еще один аспект, который поднимают в дебатах — это политологи-философы вроде Александра Дугина, который представляет неофашистскую «евроазиатскую» идеологию, и Ивана Ильина, русского философа, которого в межвоенное время привлекал национал-социализм. Дугин протянул связь к европейским крайним правым и в 90-е годы вдохновлял таких политиков как лидер коммунистов Геннадий Зюганов и националист Владимир Жириновский. Однако к Путину он имеет мало отношения. Точно так же Путин, конечно, цитировал порой тексты Ильина, но обращал внимание скорее на его отношение к государству, чем на фашистские идеи. Обвинения в фашизме — это дискурсивное поле битвы. Когда в 2009 году в Греции случился долговой кризис, греческие демонстранты сравнивали Ангелу Меркель с Гитлером за то, что она настаивала на оздоровлении государственных финансов. И когда Меркель раскритиковала авторитарное развитие Турции, сторонники Эрдогана тоже обвиняли ее в нацизме. Украину в российской пропаганде точно так же называют фашистским государством. В марте 2014 года Путин обвинил страну в том, что ей правят «националисты, неонацисты, русофобы и антисемиты» — а в это время российские военные аннексировали Крым и вошли на восток Украины. Когда кто-то использует ярлык фашизма, он вступает на очень зыбкую почву. Единственное, что Ларуэлль не обсудила — может ли и анахроничное использование этого понятия быть продуктивным, если оно позволит обнажить общую угрозу основополагающим демократическим принципам. Как говорится, история никогда не повторяется в точности, но она движется по спирали. Однако вопрос, какие практические уроки мы можем извлечь из прошлого, по-прежнему остается открытым.
Загрузка...
Загрузка...
