0
Около восьми часов вечера в воскресенье, 8 декабря 1991 года, Михаил Горбачев, президент Советского Союза, ответил на телефонный звонок на линии правительственной связи. Звонил Станислав Шушкевич, скромный профессор физики, которого реформы Горбачева поставили у руля Советской Республики Беларусь за несколько месяцев до этого. Шушкевич звонил из охотничьего домика в великолепном Беловежском лесу, чтобы сказать великому реформатору, что тот остался без работы: Советскому Союзу пришел конец. Оглядываясь назад, можно сказать, что его последний вздох случился в августе, когда КГБ, бескомпромиссные коммунисты и армия поместили Горбачева под домашний арест и устроили переворот. После трех дней мирного сопротивления под руководством президента Российской Советской республики Бориса Ельцина они отступили. Это исключало возможность возврата к советскому прошлому. Но Горбачев по-прежнему питал надежды на продолжение СССР в виде своего рода постсоветского либерального преемника, который мог бы сплотить по крайней мере некоторые республики. Звонок Шушкевича убил эти надежды. Одним из его спусковых механизмов краха СССР стал его экономический коллапс. Как позже писал Егор Гайдар, главный реформатор экономики Ельцина, это была осень «мрачных очередей за продуктами… девственно пустых магазинов… женщин, сновавших в поисках еды, любой еды… со средней зарплатой в семь долларов в месяц». Чтобы успешно провести радикальные реформы, которые планировал Гайдар, Ельцину нужна была Россия, которая контролировала бы свою собственную валюту. Это означало уход из СССР. Шушкевичем тоже двигалj ужасное состояние экономики. Он пригласил Ельцина уединиться в лесу в надежде, что, угостив его, он обеспечит, чтобы российский газ и электричество продолжали поступать в Беларусь. Без них зима была бы тяжелой. Место, которое он выбрал, был домик в местности под названием Вискули, где Леонид Брежнев и Никита Хрущев развлекались стрельбой в зубров и другую дичь (отсюда его правительственная связь с Москвой). Ельцин предложил присоединиться к ним президенту Украинской республики Леониду Кравчуку. В предыдущее воскресенье Украина подавляющим большинством голосов ратифицировала декларацию независимости от Советского Союза, которая была принята в ее парламенте, Раде, сразу после августовского переворота. Ельцин хотел того, чего Кравчук добился на Украине, не только по экономическим причинам. Он считал, что независимость будет иметь решающее значение для консолидации его власти и продвижения либеральной демократии. И Украина — никогда до XIX века не имевшая четко определенной территории, служившая домом для различных этнических анклавов и местом глубоких культурных расколов, став независимым унитарным государством в пределах своих советских границ создала прецедент для России, чтобы определить себя таким же образом и отказать в независимости своим беспокойным территориям, таким как Чечня. Вот почему Российская республика была одним из трех первых государств в мире, признавших Украину независимым государством. Но если мир, в котором Украина, Россия и Беларусь были полностью независимы от Советского Союза, был привлекательным, то тот мир, в котором они не были связаны друг с другом каким-либо другим образом, очень беспокоил такого россиянина, как Ельцин. Дело не только в том, что Украина была второй по численности населения и экономически мощной из бывших союзных республик, а в том, что ее промышленность была тесно интегрирована с российской. Не было и вопроса о том, что должно было произойти с ядерными силами, дислоцированными там, но все еще теоретически находившимися под командованием советских властей в Москве. Это произошло позже. В статье «Как нам обустроить Россию», опубликованной годом ранее в самой популярной газете СССР, Александр Солженицын спрашивал: «Что такое Россия? Сегодня, сейчас? И — что еще важнее — завтра?… Где сами россияне видят границы своей земли?». Необходимость отпустить страны Балтии была очевидна — и когда они покинули Советский Союз в 1990 году, Солженицын, Ельцин и большая часть России сплотились против попыток реваншистов удержать их. То же самое можно было сказать и о Центральной Азии, Кавказе. Эти части СССР были колониями. Но Беларусь и Украина входили в центральное ядро. Солженицын утверждал, что узы, которые связывали «малороссов» (то есть украинцев), «великороссов» и белорусов, необходимо защищать всеми средствами, кроме военных. На протяжении веков Украина была якорем русской идентичности. Как центр легендарной средневековой конфедерации, известной как Киевская Русь, которая простиралась от Белого моря на севере до Черного моря на юге, Киев считался колыбелью русской и белорусской культуры и источником их православной веры. Объединение с Украиной было основополагающим для того, чтобы Россия почувствовала себя европейской. В «Затерянном царстве» (2017) украинский историк Сергей Плохий описывает, как «миф о том, что Русь переместилась из Киева в Московию… стал краеугольным камнем идеологии Московии, когда государство перешло из монгольской зависимости в суверенное государство, а затем превратилась в империю». Российской империи требовалась Украина, и у России не было иной истории, кроме истории империи. Но мысль о Киеве как о самостоятельной столице соседней страны была для россиян невыносима. С украинцами дело обстояло не так. На первом ужине в Вискулях, когда Ельцин и Кравчук сидели друг напротив друга, было поднято несколько тостов за дружбу. Однако дружба, которой хотел Кравчук, была такой, которая идет с приличным чеком на алименты, а не той дружбой, которая сопровождается новыми терниями и бедами. Кравчук родился в 1934 году в западноукраинской провинции Волынь, которая тогда была частью Польши, но перешла к СССР в рамках печально известного пакта, заключенного с Германией в 1939 году. Детство, окруженное этническими чистками, репрессиями и войной, научило его, как он выразился, «ходить между каплями дождя». Это было умение, которое сделало его идеальным партийным аппаратчиком, а затем привело к тому, что он превратился в борца за независимость Украины — не по каким-то благородным идеологическим причинам, а потому, что он хотел иметь возможность управлять своей собственной страной. Референдум дал ему это, и независимость была поддержана большинством во всех частях страны, как на западе, входившем когда-то в бывшую Австро-Венгрию, с его церквями и кафе в стиле барокко, так и на советизированном и промышленно развитом востоке, где проживает 11-миллионное русское население Украины. Были практические вещи, в которых Кравчук нуждался от России, и российские интересы, которые он понимал; он хотел хороших отношений с Ельциным и поэтому приехал на лесную встречу. Но он не был заинтересован в том, чтобы дать России такой выход из союза, который хоть каким-либо задел независимость Украины. Соглашение, достигнутое в виде проекта в 4 часа утра в воскресенье, достигло этих целей с помощью довольно изящной казуистики. Потому что, если бы Россия просто последовала за Украиной по пути независимости, оставался бы спорным вопрос об остаточных полномочиях Советского Союза. Поэтому вместо этого они взяли и отменил сам СССР. Советский Союз был образован в 1922 году в результате совместной декларации четырех советских республик — Закавказской республики и трех, представленных тогда в Вискулях. После давнего расчленения Закавказской республики президенты распорядились о роспуске того, что связывали воедино их предки. На его место они поставили Содружество Независимых Государств (СНГ) — Кравчук не позволил бы использовать слово «союз» — с несколькими четко определенными полномочиями, к которым любое постсоветское государство могло бы присоединиться. Между славянской тройкой не должно было быть особых отношений. В тот день трое лидеров подписали соглашение, провозгласив в нем, что «СССР как субъект международного права и геополитической реальности прекратил свое существование». Затем самому младшему из троих по положению — руководителю Беларуси Шушкевичу, который к тому же испытывал наименьший восторг по поводу того, что они сделали — было поручено сообщить в Москву о том, что произошло. Горбачев был в ярости. Важность Украины не была для него абстрактным вопросом. Как и Солженицын, он был ребенком украинской матери и русского отца. Он вырос на пении украинских песен и чтении Гоголя, который после переезда в Санкт-Петербург переосмыслил народную магию своей родной страны как богатую поэтику. В Советском Союзе Горбачев и ему подобные, независимо от происхождения, могли участвовать в обеих национальных идентичностях. Более того, хотя неудавшийся заговор ГКЧП сделал такой распад более или менее неизбежным, развал многонациональной империи с населением в 250 миллионов человек все еще оставался предметом огромного беспокойства. Как писал Солженицын в своей статье: «Часы коммунизма перестали бить. Но его бетонное здание еще не рухнуло. И мы должны позаботиться о том, чтобы не быть раздавленными его обломками вместо того, чтобы обрести свободу». Тот факт, что в этих обломках, если они должны были возникнуть, существовал бы крупнейший в мире ядерный арсенал, разбросанный между четырьмя отдельными странами (тремя славянскими странами и Казахстаном), напугал государственных деятелей всего мира. Когда в связи с ухудшением состояния экономики Горбачев обратился к президенту Джорджу Бушу за 10-15 млрд долларов помощи, главной заботой Буша была ядерная угроза. Это же беспокойство заставило его выступить против отделения Украины в речи, произнесенной незадолго до августовского переворота. «Вы понимаете, что вы натворили?— набросился Горбачев на Шушкевича. — Что будет, когда Буш узнает об этом?». На вопрос ответили по одной из других телефонных, имевшихся в охотничьем домике. Андрей Козырев, тогда первый министр иностранных дел России, не смог дозвониться до Буша. Секретарша Госдепартамента — у Козырева не было при себе номера Белого дома — сказала человеку с русским акцентом, требовавшему, чтобы она связала кого-то по имени «Ельцин» с президентом, что она «не в настроении для шуток пранкеров». Нельзя было перезвонить обратно и Козыреву, чтобы проверить его состоятельность: он понятия не имел о номере телефона в охотничьем угодье. В конце концов, Козырев все-таки дозвонился до президента справился и даже смог выступить в качестве переводчика, поскольку Ельцин бросился объяснять Бушу, что крупнейший в мире ядерный арсенал теперь находится в руках некоего СНГ. Если Горбачев не знал, как отреагирует Буш, то и сам Буш тоже этого не знал. Аудиозапись, которую он сделал на следующий день, представляет собой серию тревожных вопросов: «Я обнаружил, что в этот понедельник вечером беспокоюсь о военных действиях. Где была советская армия? Они молчали об этом. Что произойдет дальше? Может ли ситуация выйти из-под контроля? Уйдет ли Горбачев в отставку? Или попытается дать отпор? Хорошенько подумал ли об этом Ельцин? Это тяжелая и очень сложная ситуация». Эти же сомнения охватили и трех президентов в беловежском лесу. Когда Ельцин и его окружение отправились обратно в Москву, они шутили, что их самолет собьют. Но этот смех не был полностью лишен тревоги. Вместо этого произошло уничтожение украинских самолетов вместе с нарушением суверенитета Украины, захват Крыма, утверждение того, что наследие Киевской Руси означает, что русский и украинский народы должны быть скованы вместе, возвращение Беларуси к диктатуре — все эти события произошли значительно позже и привели к тому, что в декабре нынешнего года 70 000 или более российских военнослужащих оказались на границе с Украиной, и, как это ни ужасно, тысячи беженцев с Ближнего Востока застряли в том самом Беловежском лесу. Когда-то, казалось бы, решенный вопрос постсоветских отношений между тремя странами снова стал главной геополитической проблемой. Однако тогда, когда Ельцин стоял среди заснеженных сосен после встречи президентов, его охватило чувство легкости и свободы. «Подписывая это соглашение, — вспоминал он позже, — Россия выбирала другой путь, путь внутреннего развития, а не имперский… Она отбрасывала традиционный образ „властелина половины мира", устраняла угрозу вооруженного конфликта с западной цивилизацией и оставляла роль полицейского в разрешении межнациональных конфликтов. Бил последний час Советской империи». Может быть, запутанная взаимозависимость России и Украины не так важна, как думали люди; может быть, демократической государственности будет достаточно? Может быть, вся проблема существовала только в воображении? В 1994 году, после трех лет ужасного экономического спада, двое из трех политиков, встретившихся в местечке Вискули, отошли от власти. В Беларуси Александр Лукашенко, который ранее руководил большой свиносовхозом, победил на выборах Шушкевича. Лукашенко сказал людям, что он разрешит экономический кризис, вернет им их прежнее ощущение безопасность. Реформы остановились — как и на более позднем этапе нынешнего 27-летнего правления Лукашенко, остановились и конкурентные и справедливые выборы. Флаг, который был заменен на красно-белый как в очень недолговечной Белорусской республике 1918 года, был снова превращен в зелено-красный флаг советской эпохи. На Украине, где Кравчук проиграл президентские выборы Леониду Кучме, опытному производственнику советских времен, такого не было. Кравчук превалировал на националистическом, украиноязычном западе страны, а Кучма был силен на русскоязычном и коллективистски настроенном востоке страны. Но, в отличие от Лукашенко, Кучма не был реакционером, и ему пришлось проявить хитрость, обхаживая украинцев, которые поначалу ему не доверяли. Ельцину не потребовалось баллотироваться на выборах в том году. Но годом ранее он и его реформаторы столкнулись с восстанием коммунистов и ряда антизападных и антидемократических группировок во главе со спикером парламента. Одной из их претензий была потеря Крыма, полуострова в Черном море, переданного из Российской республики в Украину в 1954 году, но все еще рассматриваемого большинством россиян как часть России. Место отдыха как для советской элиты, так и для миллионов простых людей, он был в центре имперского проекта со времен Екатерины Великой. Восстание 1993 года было кровавым: Ельцин приказал обстрелять здание парламента из танков. Общественность поддержала его. Проведенный впоследствии референдум значительно расширил полномочия президента. Его иностранные сторонники тоже поддержали его, и в следующем году в соглашении о безопасности Америка, Великобритания и Россия гарантировали уважение целостности Украины в пределах ее существующих границ, то есть включая Крым, в обмен на отказ Киева от ядерного оружия, которое досталось ему от СССР. Украина была благодарна, Запад увидел еще одно свидетельство перехода России к либеральному демократическому устройству. Некоторые, однако, сочли этот оптимизм опасным. Одним из них был Збигнев Бжезинский, польско-американский дипломат и бывший советник президента по национальной безопасности. В марте 1994 года Бжезинский предпринял попытку ответить на вопрос Солженицына — вопрос, который, как он справедливо считал, вызывал «величайший интерес у большинства российских политиков и граждан, а именно: «Что такое Россия?». Окончательный ответ он Бжезинский дал такой: «Россия может быть либо империей, либо демократией, но не обоими этими образованиями сразу». Он был прав. Освобожденный от бремени Ельцин в беловежском лесу был человеком, который не хотел и не должен был править империей. Он сознательно отвергал не только идеологию и централизованное планирование Советского Союза, но и инструменты государственного управления, которые скрепляли его — репрессии и ложь. Для него рыночная экономика была условием свободы, а не ее заменой. Его преемник Владимир Путин также принял капитализм. Но он не видел необходимости в том, чтобы принести с собой свободу, и не имел проблем с государством, использующим репрессии и ложь. Таким образом, он повернул вспять демократический проект Ельцина и, хотя поначалу сам не был настроен имперски, повел страну по другой из двух альтернатив Бжезинского. Это то, что сегодня ставит Россию и ее славянских соседей в столь опасное положение. Одна из проблем Бжезинского с ельцинской Россией заключалась в том, что «формирующийся класс капиталистов в России поразительно паразитирует». К тому времени, когда Путин стал президентом в 2000 году, Россией руководила олигархическая элита, которая рассматривала государство как источник личного обогащения. Но когда социологи спросили людей, чего они ожидают от своего нового президента, снижение коррупции не было их высшим приоритетом. Таким приоритетом была государственность России. Русские хотели сильного и уважаемого за рубежом государства. Как сказано в первых манифестах еще успешного Путина: «Сильное государство — это не аномалия, с которой нужно бороться. Общество желает восстановления руководящей и организующей роли государства». Когда вскоре после своего избрания Путин восстановил советский гимн, это не было символом возврата к централизованному планированию или восстановления империи. Это был сигнал о том, что вернулось сильное государство. Государственная власть тогда не означала верховенства закона или атмосферы справедливости. У нее не было идеологии, да в ней и не было необходимости. Но оно действительно должно было стать некоей «геополитической реальностью», которую встреча в Вискулях лишила Советский Союз. Сильное государство, которое обеспечило эффективное прикрытие клептократии в путинской России, не было желательным вариантом для столь же олигархической Украины Кучмы. У нее не было реальной истории как государства, не говоря уже о сильном государстве. Его национальным мифом был свободный казак. Так что на Украине воровство было оформлено в виде неотъемлемого элемента самобытной национальной идентичность. Суть аргументации была проста. Как выразился Кучма в книге, опубликованной в 2003 году, «Украина — это не Россия». Это не было нападением на Россию. Украинцам Россия нравилась. Опросы показывали, что они восхищались Путиным больше, чем Кучмой. Это был просто способ определения вещей, которые ставили нацию на первое место. И у Путина с этим не было проблем. Украина могла и не быть Россией, но она не сильно отличалась от России, не говоря уже о том, чтобы угрожала ей. Просто она была немного коррумпированнее и хаотичнее. Однако та степень, в которой Украина не является Россией, стала яснее в 2004 году, когда в результате фальсификации президентских выборов сотни тысяч украинцев протестовали на улицах. Кучма мог применить против них силу, и Путин призывал его к этому. Но различные соображения, включая осуждение Запада, не давали Кучме этого сделать. Возможно, главным было понимание Кучмой того, что как президент Украины он не может таким образом пойти на раздел украинской нации. Он остановил свою руку и разрешил второе голосование. Виктор Ющенко, прозападный и украиноязычный, победил Виктора Януковича, коррумпированного бандита из Донбасса (самая восточная часть страны и, за исключением Крыма, наиболее этнически русская), который одержал победу в первом раунде. «Оранжевая революция», как стали называть этот протест, стала серьезным раздражителем для Путина — тем более, что подобное восстание в Грузии, «революция роз», создало на границах России еще одно прозападное государство. В 2008 году Путин взял вынужденный конституционный перерыв в должности президента, поменявшись местами с Дмитрием Медведевым, своим премьер-министром. Смена не помешала ему тем летом руководить войной против Грузии. Однако уже в 2010 году стало ясно, что «оранжевая революция» стала в некоторой степени пирровой победой. Ющенко оказался настолько плохим президентом, что в 2010 году Янукович смог победить его на свободных и справедливых выборах. Возвращение Путина на пост президента в 2012 году произошло в то время, когда мировой финансовый кризис начал давить российскую экономику. Из-за фальсификации парламентских выборов в России годом ранее и в поддержку возвращения Путина десятки тысяч людей вышли на улицы. А Запад, напуганный возросшей агрессивностью России в Грузии, начал проявлять большой интерес к Украине. ЕС предложил стране соглашение об ассоциации, которое позволит украинцам пользоваться преимуществами свободной торговли и безвизового передвижения по Европе. Годом ранее группа экономистов сказала Путину, что разумным шагом в этих условиях было бы создание таможенного союза с Украиной. Более того, такая сделка исключила бы ассоциацию Украины с ЕС. Таким образом, Путин мог добиться трех целей сразу: дать отпор Западу, дать России победу, которая докажет ее важность, и помочь российской экономике. Пришло время славянского единства. Когда Путин прилетел в Киев с двухдневным визитом в июле 2013 года, в его окружении были как его главный советник по экономическим вопросам, так и патриарх Русской Православной церкви, юрисдикция которого распространяется на обе страны. Поездка совпала с 1025-летием крещения Руси князем Владимиром в 988 году. Вместе с Януковичем Путин посетил собор в Херсонесе, месте в Крыму, где, как говорят, крестили князя Владимира. Вместе с патриархом он также посетил Киево-Печерскую Лавру, монастырь, основанный в пещерах тысячелетие назад. То обязательство, которое Путин дал тогда в Киеве о защите «нашего общего Отечества, Великой Руси», не лишено иронии. Когда в 1674 году монахи Лавры опубликовали «Синопсис», первую историю России, город оказался под угрозой нападения Османской империи и отчаянно нуждался в поддержке со стороны северных русских земель. «Синопсис» стремился поощрить славянскую солидарность, подчеркивая важность Владимира и его добродетельной Киевской Руси как для Киева, так и для Московского государства — что историки, такие как Плохий, теперь считают мифотворчеством. Путин цинично разрабатывал миф, созданный для политических целей. Янукович не хотел быть вассалом России. Не разделял он и западноевропейских ценностей — особенно в вопросах борьбы с коррупцией. Но в конце концов ему пришлось выбрать свою сторону. На секретной встрече в Москве в ноябре 2013 года, в то время, когда европейские лидеры готовились подписать свое соглашение с Украиной, ему пообещали кредитную линию на 15 миллиардов долларов с выплатой 3 миллиарда долларов вперед. И он отказался от европейской сделки. А в 4 часа утра 30 ноября его головорезы избили несколько десятков студентов, протестовавших против его предательства, на киевской площади Независимости, известной как Майдан. «Превратившись в Лукашенко», как выразился один журналист, Янукович определился с выбором, стоявшим тогда перед Украиной: Достоинство? Или покорность? На Майдане возникли палатки. Волонтеры раздавали еду и одежду. Олигархи, опасаясь, что сделка с Россией приведет к экспроприации их нечестных доходов, пытались сдержать Януковича. Путин потребовал от него применить силу. Янукович колебался, пока 18 февраля Киев не загорелся. Никто теперь не уверен, кто выстрелил первым. Но к третьему дню насилия погибло около 130 человек, в основном на стороне протестующих, а Янукович — к удивлению всех — бежал из Киева. Для Путина это было намного хуже, чем «оранжевая революция». Украина воплотила в геополитическую реальность ту независимость, которую она провозгласила двумя десятилетиями ранее. Ее требования «достоинства» получили отклик в российском среднем классе и даже среди некоторых членов российской элиты, что сделало украинские события опасным примером для России. Тогда Путин аннексировал Крым и начал войну на Донбассе. По сообщениям российских государственных СМИ, Путин не собирался мешать на Украине революции против такого же коррумпированного режима, как его собственный, он просто защищал русский народ и русский язык от истребления западноукраинскими фашистами. Таким образом В России затушевывались проблемы, которые привели к тому, что на Украине называли «революцией достоинства». В то же время жестокость на Донбассе, которую неустанно транслировали по телевидению, продемонстрировала россиянам катастрофические последствия майдана: гражданскую войну. 18 марта правящая элита России наблюдала, как Путин с триумфом вошел в позолоченный Георгиевский зал Кремля, приветствуя возвращение Крыма в состав России. Аннексию тогда поддержали почти 90% населения России. Через год Путин приказал привезти в Москву камень из Херсонеса, который встроен в постамент гигантской статуи князя Владимира за воротами Кремля. В большой статье «Об историческом единстве русских и украинцев», опубликованном на русском, украинском и английском языках в июле 2021 года, Путин описал, как наследники «Древней Руси» были разлучены враждебными силами и предательскими элитами, и как Украина из «не-России» превратилась в «анти-Россию», принципиально несовместимую с целями России. Все это чушь. Путин не нападал на Украину раньше, только для того, чтобы воздать честь или воссоздать империю, будь то российскую или советскую. И в конце концов, он напал на Украину для того, чтобы обезопасить свое собственное правление. История у него — это витрина. В то же время, если следовать за Бжезинским, чтобы Россия была чем-то иным, чем демократия, она должна, по крайней мере, мыслить себя империей. А российской империи нужна Украина, которая сейчас более решительно настроена против союза с Россией, чем когда-либо прежде. В ноябре 2021 года Владислав Сурков, циничный и верный идеолог Путина, обратил внимание на вопрос об империи. «Российское государство с его суровым и жестким внутренним пространством выжило исключительно за счет неутомимой экспансии за пределы своих границ. Оно давно потеряло понимание того, как можно выжить иначе». Сурков утверждал, что единственный способ избежать хаоса для России — это экспортировать его в соседнюю страну. Он не сказал, что экспортом хаоса и насилия Путин с этой целью разорвал связи между славянскими странами и их народами, чего не произошло даже с развалом советской империи. Путин теперь называет распад Советского Союза «распадом исторической России под именем Советский Союз». Но ему не удалось восстановить империю. Украина — это сегодня совсем не провинция России и не ее колония — это осажденная нация в беспорядочном, опасном процессе самореализации. Беларусь, является мрачной иллюстрацией того, насколько «суровыми и жесткими» должны стать вещи, чтобы помешать нарастанию подобных устремлений. Лукашенко встретил возрождение национализма жестокими и хорошо организованными репрессиями — кровавая ирония, учитывая, что в свое время он сам помогал начаться этому процессу. Когда Путин аннексировал Крым, Лукашенко опасался, что следующей может стать его собственная вотчина. Поэтому он решил укрепить белорусскую идентичность, к подавлению которой он раньше так стремился. И пожалел об этом своем шаге. Социальные сети быстро предоставили хорошо подготовленным либеральным националистам доступ к половине населения страны. В 2018 году к столетию белорусской республики вновь поднялся красно-белый флаг. Когда в 2000 году ранее аполитичная Светлана Тихановская баллотировалась против Лукашенко на президентских выборах вместо своего мужа, который был заключен в тюрьму, над ее митингами развевался красно-белый флаг. Когда Лукашенко украл эти выборы 9 августа, такими же флагами протестующие завесили огромную статую своей Родины. Как и Украина, Беларусь не имела реальной истории государственности. Все, что Лукашенко дал ей с 1994 года, было грубым подобием ее советского прошлого, фашизма со сталинскими атрибутами. Но в стране прижилась идея создания чего-то получше. Однако, в отличие от украинцев, у протестующих в Беларуси не было симпатизирующих идеям независимости олигархов, которые встали бы на их сторону. У них не было эквивалента радикальной группе западных украинцев, которые показали себя готовыми убивать и готовыми умереть на Майдане. И они были настроены против того, кто захотел останавливать свою руку, как Кучма, или бежать, как Янукович. Лукашенко обуздал репрессии, его жестокость направлялась и оттачивалась экспертами из Москвы. Для Путина эта ситуация стала противоположной тому, что произошло в Вискулях 30 лет назад. Тогда свободная и независимая Украина — и, в меньшей степени, Беларусь — были необходимыми предпосылками для того, чем стремилась стать сама Россия. Теперь такая свобода стала бы невыносимым оскорблением для России, оставшейся такой, какая она есть. В то же время нынешние процессы на Украине и в Беларуси подпитывают потребность Путина во врагах. Принятая народом великодержавная «геополитическая реальность» России превратилась в идею осажденной крепости. Америка — главный враг; Украина, а также те, кто в Беларуси и в самой России, кто имеет стремления, подобные тем, что присутствовали в «революции достоинства», являются ее прислужниками, тем более презренными за то, что они предают своих братьев. Российские пропагандистские рупоры призывают к войне. Но это не означает, что Путин планирует отвоевывать новые территории. Он никогда не претендовал на западную часть Украины. Он, вероятно, знает, что сейчас достаточно украинских патриотов, готовых бороться с российской оккупацией в центральных и даже восточных частях Украины, и что армия, которую он сосредоточил на границе, окажется менее эффективной в оккупации, чем во время вторжения. Но ему по-прежнему нужны конфликт и подчинение. Оставленная нетронутой свободная Украина вновь открывает экзистенциальную угрозу российской империи. Борьба Украины с 2014 года была медленной, нарастающей и беспорядочной. По словам социолога Евгения Головахи, отчасти это связано с тем, что «украинцы любят экспериментировать». В соответствии с этой оценкой, в 2019 году они выбрали Владимира Зеленского, который в качестве телевизионного комика играл учителя истории, случайно ставшего президентом, чтобы сыграть эту роль в реальной жизни. На данный момент его самым большим достижением является консолидация голосов протеста против старой элиты по всей Украине, благодаря чему электоральная карта Украины выглядит более целостной, чем когда-либо в прошлом. Но это не обязательно остановит его уход через два года. «Нам легче сменить людей, находящихся у власти, чем изменить самих себя», — говорит Юлия Мостовая, редактор интернет-издания «Зеркало недели». Но перемены не за горами. Это можно увидеть в том, что демография все больше преобладает над региональными настроениями. Даже на востоке Украины почти 60% тех, кто родился после 1991 года, видят свое будущее только в ЕС — по стране этот показатель составляет 75%. В общей сложности 90% хотят, чтобы Украина оставалась независимой, и почти 80% с оптимизмом смотрят на ее будущее. Такой оптимизм трудно найти в России, не говоря уже о побежденной Беларуси. Но такие же настроения есть и здесь, особенно среди молодежи. Именно поэтому Алексея Навального сначала отравили, а сейчас посадили в тюрьму. Как лидер оппозиции Путину он отстаивал идею России не как империи, а как гражданского общества: государства для людей. Вот почему в последнее время Россия стала намного более репрессивной. Вот почему Путин не может мириться с миром на своих границах. В отличие от украинцев и белорусов, русские не могут отделиться от России, поэтому они должны изменить ее изнутри. Они не могут сделать это в уединенном охотничьем домике в лесу или с помощью нескольких телефонных звонков. Но только через такие внутренние изменения они станут по-настоящему независимыми от Советского Союза.
Загрузка...
