4
I. Вера и любовь во время чумы Иркутск, столица Восточной Сибири. Светлые волосы, цвет которых граничит с желтым у Ван Гога, и слегка выступающие скулы — сибирский экскурсовод Елена Копытина подводит меня к Собору Богоявления, рассказывая, что изогнутые и красочные луковичные главы православных церквей напоминают пламя горящих свечей. «Одна глава символизирует вездесущность Бога, три главы — Святую Троицу, четыре — евангелистов Матфея, Марка, Луку и Иоанна». (Подмигивая, Елена шепотом говорит мне, что пятая луковица представляет апокрифическое Евангелие Иуды Искариота, которое считается ересью). «В православных храмах, — продолжает Елена, — амвон обращен на восток, туда, где восходит солнце, а вход располагается на западной стороне. Таким образом, верующие идут к проповеди и к пробуждению новой жизни». (Снова подмигивая, Елена тихонько говорит мне, что сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек). Вскоре Елена показывает мне скульптуру, изображающую влюбленную пару… «Туника с длинными рукавами, покрывающими его руки, свидетельствует о том, что этот человек был благородного происхождения». (Подмигнув в третий раз, Елена вполголоса говорит мне, что, если бы этот влюбленный аристократ работал, как вол, засучив рукава, он очень скоро перестал бы вздыхать и прочувствовал бы, что такое любовь во время чумы). II. До свидания На центральном рынке Новосибирска, столицы Западной Сибири, седая старушка в красным платке предлагает мне щербет, сладкую смесь из измельченных сухофруктов, семян подсолнечника, орехов, меда и кунжута, напоминающую альфахор. Во время нашей беседы я замечаю, как у Ольги Титовой краснеют глаза. Когда я спрашиваю, все ли у нее в порядке, она вынимает из кармана фартука маленькую золоченую рамку с фотографией молодого человека в форме: на меня смотрит мальчик с узкими глазами и тонкими губами, широким лбом и крупным выдающимся носом. — Это Олег, мой муж. Он чем-то похож на вас. — А где он сейчас, Ольга? Она сжимает мои руки, прежде чем сказать, что солдат Олег Чернов — один из 27 миллионов советских людей, которых скосила Вторая мировая война. — Сходите в Новосибирский железнодорожный музей, сделайте это для меня. Там вы увидите санитарный вагон, где умер мой Олег: он не выдержал ампутацию ноги без наркоза. Боже мой! Прощаясь, женщина гладит меня по лицу и протягивает щербет. — Это любимые сладости Олега, он будет доволен подарком. До свидaния! III. На тебя смотрит Сталин! Вхожу в санитарный вагон в новосибирском музее железнодорожной техники. Те, кто в полной тишине проходят через вагон среди носилок и аккуратно разложенных медицинских инструментов, с трудом могут представить себе, что проводившиеся здесь операции не давали искалеченным солдатам, вернувшимся из фронтового ада, шанса на большее: либо жизнь, либо немедленная смерть. Если повезет, мизерные дозы водки в качестве наркоза при ампутации, а в остальном — спасайся кто может! А со стены этого наполненного муками и кровью санитарного вагона на врачей, медсестер и умирающих взирал советский лидер Иосиф Сталин, главный идеолог политических репрессий, результатом которых стали миллионы казненных или сосланных в трудовые лагеря, разбросанные по всей Сибири. За неимением других способов успокоить солдат, с ужасом ожидавших ампутации пилами, ножами и топорами, медсестрам оставалось только апеллировать к благоговейному страху, который внушал портрет Сталина; только так они могли усмирить крики и вопли: «Давай держись, солдат: на тебя смотрит Сталин!» IV. Кто же правит безвинным? На границе между Азией и Европой расположен город Екатеринбург. Пылко жестикулируя, экскурсовод Наталья Радченко объясняет мне, что Храм на Крови был возведен после распада Советского Союза «на развалинах особняка купца Ипатьева, где в июле 1918 года большевистские палачи расстреляли царя Николая II и его семью. Таким образом, Русская православная церковь освятила этот собор невинной кровью Романовых. Кроме того, по завершении периода советского атеизма Николай II и его сын Алексей были причислены к лику святых». — Наталья, могу я задать Вам несколько вопросов? — Конечно. — Учитывая, что перед самой революцией 1917 года Россия была отсталой страной, опустошенной голодом, правомерно ли считать Романовых настолько уж невинными, какими рисует их постсоветская историческая агиография? (Наталья осеняет себя крестом на православный манер, чтобы откреститься от моего богохульства). — Это правда, что расстрел Романовых был жестокой казнью, совершенной по приказу Ленина. Но когда, скажите, радикальные исторические преобразования не подминали под себя человеческие жизни? Разве современная республика не «выросла» из гильотины французов? Разве отмена рабства не подпитывалась гражданской войной в Соединенных Штатах? Даже если мы всем своим нутром противимся позиции Ленина, нужно сказать, что для его драконовских мер есть исторические обоснования: если бы войска монархистов спасли Романовых в разгар гражданской войны, у них были бы знамя и повод организовать реакцию после Октябрьской революции, не так ли? Именно по этой причине, Наталья, французский революционер Сен-Жюст когда-то сказал, что «никто не может править, оставаясь безвинным». (Наталья целует икону с изображением Христа на лацкане своей блузы, мысленно предавая меня анафеме). — И последний вопрос, Наталья. Неужели, взяв за образец случай Святого Николая II, Русская православная церковь готова канонизировать Владимира Путина, когда после смерти новый царь сойдет со своего президентского трона? (Наталья выстреливает в меня таким же взглядом, каким, пожалуй, были убиты Романовы). V. Козел отпущения В 2008-2009 годах я жил в Москве, учился на курсах русского языка в РУДН и собирал материалы для своей магистерской диссертации по Достоевскому. Теперь, прогуливаясь по Москве, я замечаю, что город стал гораздо более капиталистическим. Уже тогда, восемь лет назад, обсуждался вопрос о выносе тела Ленина из мавзолея на Красной площади, но еще не ходили слухи о том, что всего в двух километрах от Кремля будут строить бизнес-центр, чьи гигантские небоскребы совершенно не сочетаются с аристократических стилем зданий в исторической части столицы. (Можно ли представить Москву славянским подобием Чикаго?) Восемь лет назад не было конных статуй царей Александра III и Николая II, смыкающих ряды с бюстами Маркса и Ленина. И вот, в непосредственной близости от зловещего здания КГБ, рядом с бюстом святого Алексея Романова, сына Николая II, я замечаю группу людей, кольцом обступившую старика с бородой библейского пророка. Кажется, верующие стоят как завороженные, слушая славянофильскую проповедь: «Великая Россия во главе с Путиным! Да, теперь мы снова гордимся нашей родиной! И скажу вам правду: Советский Союз пал только потому, что его лидеры не были подлинными русскими: Ленин был евреем, Хрущев — украинцем, не говоря уже про грузина Сталина?» Приведенный в оцепенение славянофильской проповедью, я все же не могу удержаться и поднимаю руку, чтобы попросить слово. Старик бросает на меня недовольный и подозрительный взгляд и прикладывает к уху ладонь правой руки. «Господин проповедник, Ваши слова о советских лидерах чужестранцах (и потенциальных предателях) привели меня в замешательство и напомнили одну историю… Как-то в Берлине я слышал, как пьяный нацист кричал, что Гитлеру не удалось уничтожить всех евреев только потому, что он сам был … евреем». (Старый проповедник смотрит на меня уничтожающим взглядом инквизитора). «И еще: совсем недавно, господин проповедник, один нищий произнес при мне слова, которые заставляют задуматься о вашей великой России… В нескольких кварталах отсюда бедняга кричал, что в советские времена у всех были деньги, но ничего нельзя было достать; теперь же в магазинах есть все, зато нет денег …» (Старик и верующие бросают на меня испепеляющие взгляды, по которым я заключаю: наконец они нашли козла отпущения.)
