0
С 2014 года в России идет радикальное обновление политических элит, имеющее скорее стратегический, а не ситуативный характер. Журналисты и эксперты описывают этот процесс в терминах «кадротрясение», «губернаторопад», «кадровая революция». По всей видимости, это двоякое явление: с одной стороны, идет переустройство элит, отражающее изменения режима, с дугой — дальнейшая эволюция режима под воздействием меняющихся политических элит. Это не просто радикальное обновление кадров в рамках все той же системы, а радикальное изменение системы и проходящее вслед за ним и в параллель с ним обновление кадров. Чистка губернаторского корпуса 2015 год ознаменовался началом чисток на уровне правительственных агентств и госкорпораций, 2016-й стал временем радикального обновления руководства силовых структур, а 2017-й, похоже, будет годом радикального обновления губернаторского корпуса (уже сменились 19 глав регионов — почти каждый четвертый). За три недели, с 25 сентября по 12 октября, были заменены 11 губернаторов, причем до окончания срока им оставалось два, а то и три года, у половины из них это был первый срок (то есть не сработала модель замен 2014 года). Много говорили об омоложении кадров, оно действительно произошло, но не радикальное: если средний возраст ушедших был 57 лет, то новоназначенных — 48. Гораздо более существенно, чем возраст, уменьшилась укорененность губернатора в регионе, его связь с местными элитами. Из 11 новых назначенцев восемь до этого никак не были связаны с регионом. Президент Путин на Валдай-клубе, заявив, что все было сделано удачно, сказал о задаче «создать новый губернаторский корпус из молодых перспективных, современных людей, которые думают о будущем региона и всей России». Большое значение имеет и стилистика кадровых замен: с понедельника по четверг, по одной в день, как Банк России отзывает лицензии у несостоятельных банков. Такой ритмичностью намеренно подчеркивается крайне зависимое от Кремля положение главы региона. Кроме того, сменили десятерых, а дрожали многие — те, кого в это время вызывали в Кремль, чьи имена полоскались в прессе, и многие другие. В феврале — марте губернаторам давали прочитать написанные под копирку заявления о добровольном уходе, чтобы дать дорогу молодым. В этот раз накануне отставок они просто выступали с опровержениями слухов об отставке. Лишь двое из десятка замененных за последние недели губернаторов — Рамазан Абдулатипов и Виктор Толоконский, оба в прошлом заметные политики — позволили себе разговорчики в строю. Они не стали дожидаться указа президента о своей отставке и объявили об этом сами, таким образом продемонстрировав негативное отношение к этому. Причина послушности губернаторов и в том, что против каждого из них может быть использован какой-то компромат, и в том, что он активно используется — только за последние два с половиной года пятеро глав регионов оказались за решеткой. У губернатора, которому Кремль предлагает уйти, сегодня выбор невелик: уйти по-доброму или не по-доброму. Губернаторские замены продемонстрировали, что Кремль сознательно насаждает страх среди элит: в расход вывели десять — по одному в день, но «выводили» два десятка. Также очевидно, что идет снижение авторитета губернаторского корпуса и повышение авторитета президента на его фоне. Очередной удар нанесен и по институту выборов, полностью утрачивающих смысл в системе, где Кремль может пачками менять по своему усмотрению избранных гражданами губернаторов. Кадровые логики У кадровых замен последнего времени — федеральных и региональных — не одна логика, а несколько разных. Что касается замен глав регионов, то здесь убирали тех, кто с точки зрения Кремля является обузой на президентских выборах и, вместо того чтобы подставить плечо президенту на выборах в марте, сами нуждаются в поддержке. Их заменяют на других, способных дать хотя бы краткосрочный позитивный эффект. Благо, по мнению Кремля, предыдущие две волны замен продемонстрировали на выборах в сентябре свою эффективность. Последняя волна оказалась и самой крупной, затронувшей большие, электорально важные регионы, и самой диверсифицированной по моделям замен. Так же работает логика обновления антуража, окружения президента как ответ на соответствующий общественный запрос. Одновременно аннулируются долги по счетам, претензии к власти с уходом тех, к кому они накопились. А к симпатичному, только что приехавшему из Москвы рьяному чиновнику какие претензии? Здесь медовый месяц, позволяющий как минимум до выборов снять все шероховатости в отношениях между гражданами и региональными властями. Работает, по-видимому, и новая кириенковская модель анализа спроса со стороны региона. Там, где люди очень устали от варягов, как в Самарской области и Красноярском крае, их порадовали авторитетными представителями местной элиты. Где-то, как в Нижегородской области, где много лет губернатором был вполне укоренившийся варяг-москвич, прислали более молодого варяга-питерца. Где-то, как в Новосибирской области, местного бывшего мэра, не справившегося, по мнению Кремля, с ролью губернатора, меняют на другого мэра, издалека. Впрочем, как раз в Новосибирске приезд на княжение малоопытного вологодского мэра восприняли скорее негативно. Сохраняется и квотный принцип, лежащий в основе сотрудничества власти с прикормленной системной оппозицией: за КПРФ при перестановках сохранена Орловская область, «Справедливая Россия» получила Омскую вместо утраченного ею в прошлом году Забайкальского края. Совсем другая логика работает в отношении корпораций. Тут цель — разрушить устоявшиеся патрональные сети. Десятью годами ранее то же самое делалось в отношении регионов, бывших тогда относительно автономными корпорациями. Теперь логика подавления автономности, применявшаяся ранее в отношении допутинских корпораций, пришла в корпорации путинские. Еще есть логика присадки федеральных элит — «тестирования принцев», по Евгению Минченко. Пока, впрочем, мы видим скорее билет в один конец. Трудно всерьез говорить о тестировании Зиничева, который, пробыв чуть больше месяца губернатором, вернулся в Москву, став заместителем директора ФСБ. А Воскресенский отправляется с поста замминистра экономики уже во вторую региональную командировку: сначала в Калининград, теперь в Иваново. Наконец, есть еще все шире распространяющаяся логика ротации губернаторов, как любых федеральных чиновников в регионах. В сталинской системе эта логика действовала практически непреложно: побыл пять лет секретарем обкома в одном регионе — поезжай в другой, а то станешь не столько проводником интересов центра, сколько выразителем интересов региональных элит. Еще совсем недавно у нас были три губернатора, переставленные с одного региона на другой: Меркушкин в Самаре, Толоконский в Красноярске и Кожемяко на Сахалине. Сегодня остается лишь один Кожемяко — по-видимому, модель оказалась не очень работоспособной. В результате подвижек последних лет само понятие региональных элит меняет свой смысл. Если раньше, в 1990-е, можно было говорить об окукленности региональных элит, потом о перекрестном опылении и кадрообмене между регионами и центром, то сейчас вместо региональных элит создается слой номенклатурных элит регионального уровня, без привязки к конкретному региону. Полпредство при этом часто становится промежуточной инстанцией: регион — полпредство — другой регион. Номенклатурная элита Политические элиты — это не те, кто лучше остальных. Это те, кто влиятельнее остальных, кто в силу своего высокого положения принимает участие в выработке решений. Важно, как и чем определяется это высокое положение. В условиях аристократии оно определяется предками; при меритократии — личными заслугами перед властью и обществом; в номенклатурной системе — полезностью в глазах вышестоящего начальника. С известной долей условности можно сказать, что если советская политическая элита была номенклатурной, то постсоветская сочетала в себе черты меритократии и номенклатурной элиты. Это не означает, что меритократия или, скажем, потомственная элита — это что-то по определению более достойное, чем элита номенклатурная. Это лишь что-то менее зависимое от сегодняшней конъюнктуры и начальства и, стало быть, способное играть вдлинную. Такого рода гибридность оказалась не очень устойчивой, и начиная с 2012 года развитие стремительно пошло в сторону усиления номенклатурных черт. Этому способствовало резкое усиление давления на элиты под лозунгами борьбы с коррупцией. Рычаги этого давления находятся в руках президента и его администрации. Свою роль также сыграла конфронтация с Западом с двумя последовательно выстраивавшимися заборами для элиты: внутренним, с запретами на выезд, обладание собственностью за рубежом и так далее, и внешним. Номенклатурная элита отличается от обычной политической элиты отсутствием самодостаточности, преобладанием наведенного потенциала, обусловленного положением в системе, над собственным. Она статусно-сетевая, а не индивидуалистская (аристократическая или меритократическая), для нее характерен примат внутренних норм и правил над внешними, абсолютная лояльность субпатрону и горизонтальные перемещения. Это феномен плоских сетей с явным административным доминированием и, соответственно, почти тотальной зависимостью от одного патрона. В номенклатурной элите нет места индивидуальной легитимности, поэтому выхолащивание выборов губернаторов и демонтаж выборов мэров — это не отдельные эксцессы, а главное содержание, суть политического развития последнего времени. Репрессии в отношении номенклатурной элиты имеют системный характер, и те, кто под них попадает, персонально ничем особо не провинились ни по внутриноменклатурным, ни по внешним правилам. Они не отличаются от большинства коллег. В назидательности выборочных наказаний и устрашении всего слоя номенклатурной элиты и состоит смысл таких репрессий. В вину при этом может вменяться то, что еще совсем недавно входило в правила игры. Иными словами, старые правила по факту не работают, а каковы новые, непонятно, что парализует способность номенклатурных элит к самостоятельному действию. Номенклатурные привилегии, еще недавно воспринимавшиеся как абсолютное благо, оборачиваются повязанностью, уязвимостью сверху в ситуации, когда сужается круг друзей, которым всё, и расширяется круг тех, кому закон. Новая земщина Нарастающая репрессивность режима — очень важный момент, знаменующий поворот от мягкого к жесткому авторитаризму с элементами тоталитаризма. Начав с подавления автономности субъектов, доставшихся ей по наследству, путинская система завершила полный виток спирали и принялась за созданные уже ею самой структуры. Можно, таким образом, говорить о возрастной эволюции/трансформации режима. Законодательная база для серьезных репрессий против элиты и необходимая логистика были заложены в 2012-2014 годах в рамках так называемой национализации элит, деофшоризации и прочего. Активное развертывание самих репрессий начинается с конца 2013-2014 годов с дел Росграницы и Росгранстроя, руководители которых первыми из глав крупных корпораций получили обвинения в создании преступного сообщества с целью хищения бюджетных средств. Дальше было сведение счетов между ФСБ, ставшим вместе со Следственным комитетом главным оператором репрессий, и МВД. Это и начало дела Сугробова/ГУЭБиПК, и аресты двух глав региональных управлений МВД — на Сахалине и в Ивановской области. С 2015 года начались аресты губернаторов и их команд, и тоже с обвинениями в создании организованных преступных сообществ. Важными элементами, позволяющими говорить именно о политических репрессиях, являются демонстративная жесткость и часто случайный выбор жертв. Мишень репрессий не просто конкретные индивиды, а крупные социальные и элитные группы. Наблюдаемые сейчас репрессии не столько массовые, хотя весьма масштабные, сколько адресные и показательные. В наш информационный век они выполняют ту же роль, что при Сталине массовые. Все это позволяет говорить о воронке/спирали репрессий. По сути, элиты разделились на новые опричнину, насаждаемую сверху вниз под контролем — прямым или опосредованным — со стороны Администрации президента, и земщину, включающую остальную часть госаппарата и граждан, общество. Осуществляемые опричниной репрессии выполняют ряд важных для системы функций, прежде всего легитимацию власти президента, устрашение, контроль за элитами, обеспечение вертикальной мобильности элит. Идет атомизация, перекраивание сетей — из многочисленных, относительно автономных в одну единую. Это похоже на пирамиду из мокрого песка, склеенную страхом. Чтобы пирамида не рассыпалась, страх, как и влажность в случае с песком, нужно постоянно поддерживать. Страх, как в «Тараканище», парализующий волю и способность элит к сопротивлению, распространился при относительно малом числе жертв удивительно быстро. Это не просто феномен «информационной» диктатуры, по Гуриеву и Трейсману, это информационно-репрессивная диктатура, где вместо массовых репрессий используются адресные, тиражируемые с помощью СМИ. Как и в приснопамятные времена, принадлежность к опричнине не гарантирует защиты от репрессий, под каток которых стали попадать и руководители Следственного комитета регионального уровня, и высокопоставленные офицеры ФСБ. Элиты: модель устройства В разное время экспертами предлагались различные модели устройства путинских элит: «башни Кремля» с акцентом на устойчивые бизнес-политические коалиции, сложившиеся еще до прихода Путина на пост президента; «солнечная система» — централистская модель, изображающая представителей элиты в виде планет, вращающихся по своим орбитам вокруг Путина и время от времени формирующих ситуативные группы-созвездия, временные коалиции, а потом разлетающихся в разных направлениях; «политбюро» — развернутая иерархизированная схема с разными статусами (член ПБ, кандидат, член ЦК), секторами и функциональными ролями; руководство корпорации «Россия Инк.», где Путин является и CEO, и председателем совета директоров, а остальные — либо акционерами, либо менеджерами. Нельзя сказать, что эти четыре модели альтернативны, они скорее дополняют друг друга. Однако масштабные кадровые перестановки последних трех лет и резкий рост персоналистского характера режима радикально изменили политическую геометрию власти. Теперь скорее следует говорить о «царском дворе», окончательно оформившемся после 2014 года, чем о бизнес-корпорации или политбюро. Каковы основные признаки этого «царского двора»?
— Прогрессирующая слабость всех институтов за исключением института президентской власти и всего, что с ним связано. — Моноцентричность, огромная зависимость всех от вождя, связанная с вождистским, а не электоральным характером легитимности системы, которую вождь получает напрямую от граждан и передает по своему усмотрению вниз, элитам. — Вместо иерархии должностей иерархия конкретных людей, в которой много определяется в том числе физическим доступом к вождю, более значимым, чем формальный статус в системе. — Отсутствие форматов единовременного представительства интересов основных элитных групп, ключевая роль президента как абсолютного медиатора. Заметим, что при дворе имеются придворные и феодалы, факторы влиятельности которых различны. У первых это близость к монарху, у вторых — контроль над значительными ресурсами — административными, финансовыми, силовыми. Царский двор сам по себе, может, и хорош. По крайней мере с точки зрения царя. Вопрос в функционале, а он, как представляется, скоро будет меняться. Вся система скоро должна будет прийти в движение, и, похоже, в Кремле подготовку к этому понимают как превращение ее в единую машину, где губернаторам и главам отраслевых корпораций отводится роль если не винтиков, то передаточных звеньев между единым пунктом управления и исполнителями его воли. Атомизированную, полупарализованную от страха номенклатурную элиту легче контролировать, но ее невозможно мобилизовать на реализацию какого-то проекта — ни консервативного, ни либерального. Поэтому после президентских выборов система изменится, не сможет не измениться, хочет она этого или нет.
