0
Один москвич отправился в магазин купить сосисок. Там он впустую простоял в длинной очереди и в конце концов в отчаянии начал проклинать марксистско-ленинистскую систему. Его услышал милиционер, который предупредил его: «Товарищ, несколько лет назад вас могли бы расстрелять за такое». Вернувшись домой, этот москвич сообщил жене, что теперь он осознал всю глубину экономического кризиса. «Теперь в магазинах нет сосисок?» — спросила его жена. «Хуже, — ответил он. — Теперь у милиции нет патронов». В эпоху холодной войны к анекдотам относились очень серьезно. В 1982 году сотрудники Информационного агентства США, работавшие в странах коммунистического блока, систематически собирали местные политические анекдоты и отправляли их в Вашингтон, где это агентство составило обширную антологию, которую оно распространило по всему миру в качестве свидетельства общественного сопротивления коммунистическому режиму и широко распространенного скептицизма по поводу заявлений коммунистов об экономической эффективности их системы. Такого рода сатира работала против советского режима, потому что тогда существовал огромный разрыв между претенциозной риторикой Кремля о строительстве коммунистической утопии и той мрачной реальностью, в которой жили простые люди. Но давайте перенесемся в наше время. Сегодня Кремль стал гораздо менее уязвимым перед сатирой. Вместо того чтобы позиционировать себя как образец добродетели, Кремль сосредоточился на том, чтобы продемонстрировать всем, что остальные так же коррумпированы и недобродетельны, как и он сам. Сегодня Кремль сам стал сатириком, высмеивающим то, что осталось от Запада и от его лицемерия. Тон задается наверху: характерная лукавая усмешка Путина нависает над всеми ядовитыми пародиями на высокопарную риторику Запада. Вспомните статью Путина в «Нью Йорк Таймс» (New York Times), опубликованную в 2013 году — ни много ни мало 11 сентября, — в которой российский президент высмеивает неудачу Обамы в Сирии и концепцию американской исключительности в целом. Она заканчивается риторическим излиянием, очень напоминающим Декларацию независимости: «Есть государства большие и малые… И они проводят, конечно, разную политику. Мы разные, но, когда мы просим Господа благословить нас, мы не должны забывать, что Бог создал нас равными». Далее в этой неофициальной иерархии следует известный своим троллингом «Твиттер»-аккаунт российского посольства в Соединенном Королевстве. Отвечая на обвинения Запада в адрес России за ее вмешательства в выборы, посольство опубликовало фотографию обложки мемуаров Хиллари Клинтон, сопроводив ее следующей подписью: «Хотите узнать больше о вмешательстве в дела иностранных государств? Купите книгу „Трудный выбор" Хиллари Клинтон, и вы будете читать о беззастенчивом вмешательстве США в дела других стран на каждой странице». После покушения на бывшего офицера российской разведки, совершенного в Солсбери, это посольство высмеивает обвинения Соединенного Королевства, указывая на то, что Даунинг-Стрит склонно винить Кремль во всех неприятностях, от плохой погоды до перегруженных транспортом улиц. *** Такая ситуация с сатирой — часть более масштабного процесса разрушения механизмов, использовавшихся для противостояния советским нарративам, пропаганде и дезинформации. Весь грандиозный «западный» нарратив эпохи холодной войны постепенно рассыпается. В нашем новом исследовании, проведенном в рамках программы Arena Лондонской школы экономики, мы с моими соавторами перечислили все приемы и провели анализ изменений. «Нарратив» эпохи холодной войны проецировал положительный образ Запада, выстроенный вокруг идеи «свободы». Первые намеки на этот подход можно разглядеть уже в речи Франклина Рузвельта «Четыре свободы», которую он произнес в 1941 году и в которой он призвал к свободе слова и вероисповедания, а также к свободе от страха и нужды, назвав эти четыре свободы основой демократического мира без войн. После начала холодной войны американские администрации без лишнего шума отказались от «свободы от нужды» как от одного из основополагающих прав человека: было довольно проблематично настаивать на таком праве и одновременно критиковать предоставление социального жилья в Советском Союзе. В тот момент США стали делать акцент на свободе слова, самовыражения и политического выбора. Американская зажиточность была прямым следствием более совершенной экономической модели, связанной со «свободными» рынками. Эта «свобода» риторически связывалась с эстетической свободой современного искусства и джаза, которые правительство США поддерживало и активно продвигало. Но сегодня это сплетение свободы политического выбора и соло на саксофоне, рынков капитала и абстрактного экспрессионизма рассыпалось. Такие страны, как Россия и Китай, показали, что можно обладать всеми атрибутами «свободной» культуры и рынков — современное искусство, реалити-шоу и возможность играть на фондовых рынках — и при этом не иметь почти никакой политической свободы. Между тем такие страны, как Соединенное Королевство и США, сознательно и добровольно разделили политические и экономические свободы, не только охотно заключая сделки с режимами, попирающими права человека, но и отмывая деньги этих самых «инвесторов» в Нью-Йорке и Лондоне. Даже само слово «свобода» утратило свой блеск. Все началось с операции «Несокрушимая свобода» в Ираке и так называемых freedom fries (картофель во фритюре), а сегодня этим словом полностью завладели набирающие вес ультраправые движения, которые используют его в качестве своего боевого клича, чтобы оправдать расизм и ненависть — свободу слова свели к свободе троллинга и нападок. Весьма печальная участь для такого замечательного слова. В эпоху холодной войны даже незначительные приемы работали, потому что они были частью чего-то более масштабного. В начале 1980-х годов США создали рабочую группу по противодействию активным мероприятиям (Active Measures Working Group), чтобы бороться против «фейковых новостей» советской эпохи, то есть дезинформационных кампаний, в рамках которых ложь и теории заговоров использовались для подрыва доверия к западным альянсам. Эта рабочая группа регулярно публиковала доклады, в которых она анализировала и разоблачала советские методы и практики, а советские лидеры, которых ловили за руку, сгорали от смущения. Однако все эти разоблачения имели значение только тогда, когда Кремль отчаянно стремился делать вид, что его волнуют факты. Холодная война представляла собой противостояние двух (по крайней мере номинально) «рациональных» идеологий, которые уходили своими корнями в философию Просвещения. СССР и США ощущали необходимость предоставить доказательства того, что их системы работают и позволяют им двигаться к более успешному будущему. Тогда видимость правдивости была очень важна несмотря на то, что на самом деле многое было фарсом. Сегодня, когда Кремль больше не пытается ничего доказывать рациональным образом — он не придерживается никакой прогрессивной философии и не исповедует никакой идеи будущего — его больше не беспокоит перспектива быть пойманным на лжи. Более того, в США значительная часть населения тоже утратила веру в рациональное будущее и выбрала себе такое руководство, которое получает удовольствие, отвергая основанный на фактах дискурс. Возможно, эти переходы к «постправде», совершенные США и Россией, связаны: как только состязание между двумя рациональными философиями закончилось и исчезла необходимость доказывать фактами то, что мы движемся к светлому будущему, исчезла и потребность в основанном на фактах дискурсе. *** Возврат к прошлому невозможен. Великие нарративы принадлежали эпохе монолитных СМИ, когда их можно было формулировать и порой мягко, а порой достаточно грубо навязывать. Мир социальных сетей более фрагментарен, он отвергает масштабные единые истории и общую реальность. Лучшее, на что можно надеяться, это крохотные связи, кивки, неожиданные совпадения, которые помогают вновь вдохнуть смысл в такие слова, как «права», «достоинство» и «справедливость» — термины, которые утратили свое значение, став похожими на сдутые футбольные мячи. Иногда я попадаю на странные встречи небольших групп людей — порой это сторонники холодной войны, считающие Эдварда Сноудена предателем, а иногда это молодые активисты, выступающие в защиту цифровых прав и считающие Сноудена героем. Но представители обеих групп в одинаковой мере приходят в ужас от автоматической пропаганды и цифровой дезинформации, которыми пользуются все, от Кремля до ультраправых движений и ИГИЛ (террористическая группировка, запрещенная на территории РФ — прим. ред.). Их объединяет стремление к усовершенствованию цифровых прав, которые позволили бы им лучше контролировать свои собственные данные независимо от того, подвергаются они хакерским атакам, следит за ними правительство или же они становятся мишенями политических кампаний. Цифровые права могут оказать такое же влияние на дальнейший ход истории, как и права человека в эпоху холодной войны. Чтобы это вызвало резонанс, нам необходимо будет показать, что в таких странах, как США и Соединенное Королевство, цифровые права больше уважаются, нежели в таких странах, как Россия и Китай. Нынешний скандал, разразившийся вокруг того, как компания «Кембридж Аналитика» (Cambridge Analytica) воспользовалась данными пользователей «Фейсбука», чтобы (предположительно) увеличить шансы Дональда Трампа на американских выборах, может стать переломным моментом. Довольно поразительно то, как технологические компании использовали останки старого нарратива холодной войны в своей саморекламе, которая утверждает, что они делают информацию свободной и расширяют возможности людей. Могут ли они сделать так, чтобы их действия соответствовали их заявленным идеалам? Закон Магнитского, который запрещает нарушителям прав человека вкладывать деньги в США, примечателен тем, что он снова связывает политические и экономические права. Одна из основных проблем, которые объединяют диссидентов в современной России и западных активистов, выступающих за прозрачность и справедливость, — это коррупция и отмывание денег. Вместо того чтобы опираться на чрезмерно упрощенную конструкцию «Россия против Запада», это показывает, насколько тесно все взаимосвязано — система офшоров и схем уклонения от налогов, которая укрепляет позиции авторитарных клептократий и помогает сверхбогатым плутократам в Европе и Америке обманывать систему и подрывать ощущение общности демократии. Мы до сих пор склонны к тому, чтобы мыслить в терминах «иностранный» и «отечественный», «они» и «мы», как будто мы до сих пор живем в эпоху холодной войны с ее стенами и неприступными границами. Но, если вы посмотрите на гораздо более информативные карты цифровой дезинформации и коррупционных сетей, вы поймете, насколько неадекватно такое мышление. И вам станет ясно, что ожесточенная борьба за различные версии будущего уже идет. Мы просто ее не видим, потому что мы пытаемся разглядеть точки и контуры на старых картах, пытаемся рассказать старый анекдот. Питер Померанцев — директор программы Arena в Лондонской школе экономики. Он автор книги «Ничто не истинно и все возможно: сюрреалистичное сердце новой России» (Nothing is True and Everything is Possible: The Surreal Heart of the New Russia), которая была отмечена премией Ondaatje Prize Королевского литературного общества.
