0
«Атлантико»: В статье на американском сайте WarOnTheRocks вопрос «европейской стратегической автономии» представляется главной целью глобальной стратегии Европейского союза в сфере внешней политики и политики безопасности 2016 года. В частности в статье рассматривается уместность такого подхода с учетом отсутствия политической составляющей автономии. Можно ли сказать, что, поставив такую цель, Европа «бежит впереди паровоза»?
Жан-Сильвестр Монгренье: В этой статье хорошо анализируется данный вопрос, и читателю можно лишь предложить ознакомиться с ней.
Глобальная стратегия ЕС «бежит впереди паровоза», потому что стратегическая автономия предполагает существование настоящего геополитического игрока с единым взглядом на мир и политическим проектом. Иначе говоря, для этого нужно политическое образование со стратегической целью. ЕС же таковым не является. Никаких «Соединенных Штатов Европы» не существует, несмотря на все заявления антиевропейских сил (ЕС — межправительственная структура). Но не стоит думать, что это непонятно тем, кто разработали и составили глобальную стратегию. По факту, речь идет об обновленной версии документа от 2003 года, когда Хавьер Солана был верховным представителем ЕС по Европейской политике безопасности и обороны (ЕПБО). Эта политика и необходимые для нее институты были сформированы в 1999 году. Тогда нам казалось, что история подошла к концу, однако иракский кризис и споры по проекту европейской конституции раскрыли нам глаза. Для восполнения пробелов в армиях государств-членов ЕС была принята задача по формированию сил. ЕС и его государства находились в динамичной фазе, а «документ Соланы» должен был открыть перспективы. На горизонте должна была обрести очертания оборонительная система Европы. Напомним, что тема «Европы-державы» особенно сильно муссировалась во Франции. Ее союзники и партнеры придерживались истинного названия: ЕПБО. Франция же стремилась не бросить вызов НАТО, а опереться на европейскую военную структуру, чтобы укрепить позиции на переговорах с США и «особые отношения» Парижа с Вашингтоном. Впоследствии, ЕПБО превратилась в ОПБО, то есть в Общую политику безопасности и обороны (с принятием Лиссабонского договора в 2007 году). Еще десять лет спустя было принято Постоянное структурированное сотрудничество, то есть более тесная форма сотрудничества. Как бы то ни было, ЕС не превратился в федерацию, и все еще остается панъевропейским содружеством с достаточно слабыми связями. В дипломатическо-стратегическом плане, ЕС представляет собой не глобального геополитического игрока, а некие рамки действия, которыми могут как пользоваться, так и не пользоваться. Большинство членов ЕС также входят в НАТО, которая занимается организацией обороны на евроатлантическом пространстве.
— В чем заключается такая стратегическая автономия для Европейского союза? Как она может подставить под удар Североатлантический альянс или отношения между Европой и США? У Вашингтона действительно есть основания для беспокойства? — В целом, стратегическая автономия заключается в самостоятельной оценке ситуации и независимых военных операциях. Здесь стоит напомнить, что военные ресурсы не принадлежат ни НАТО, ни ЕС. Они находятся в распоряжении государств, которые суверенным образом принимают решения об их применении. В такой ситуации государство может действовать в одиночку, участвовать в операции НАТО и ЕС или же вступать в «коалицию добрых намерений». В Европе проблема носит не ведомственный характер, а касается нехватки ключевых военных ресурсов. Один бывший генсек НАТО описывал ситуацию следующим образом: «Войну не ведут схемами». Таким образом, вопрос стратегической автономии встает в первую очередь на уровне наций. В Европе же мало кто может серьезно претендовать на это. Франция и Великобритания стараются сохранить определенную стратегическую самостоятельность. В первую очередь на ум тут приходят ударные силы, однако данная концепция подразумевает также разведку (комическую или любую другую), стратегический транспорт, крылатые ракеты и авианосцы. Причем этот список не полный. Все это указывает на значимость для Франции второго авианосца, который необходим для сохранения постоянного присутствия на море. Этот инструмент влияния незаменим. Речь идет о мобильной независимой морской базе, которая дает президенту средства повлиять на дипломатический кризис. Группа из авианосца и сопровождающих его кораблей позволяет проводить операции на суше (десантирование живой силы, поддержка маневров на земле) и сохранить контроль на море, в том числе путем морских сражений. Раз ЕС не представляет собой оформившегося геополитического игрока, вопрос о его «стратегической автономии» на самом деле даже не стоит. Поэтому данное выражение подразумевает главным образом восполнение пробелов в возможностях европейских армий и исправление связанной с ним стратегической уязвимости. Эта коллективная уязвимость является результатом недостаточных возможностей каждой нации, в том числе и тех, что опережают других. В случае Франции вмешательство в Мали и в районе Сахеля представляется проблематичным в долгосрочной перспективе. Задача по расширению оборонного бюджета до 2% ВВП, которая гипотетически будет достигнута к 2025 году, представляется как колоссальное усилие. Наверное, у нас забыли, что до падения берлинской стены эта цифра была вдвое больше? Великобритания находится в фазе восстановления. Германия уделяет все внимание обороне своей территории. Если смотреть дальше не восток, не стоит оставлять без внимания Польшу и ее потенциальную роль на перешейке между Балтийским и Черным морем. В любом случае, у США нет причин опасаться стратегической автономии Европы. Хотя ЕС способствует расширению национальных военных усилий, это также сыграет на руку НАТО и будет способствовать разделению бремени. В статье отмечается, что администрация Буша в конечном итоге посчитала, что европейские усилия идут в нужном направлении. Так, с чем же тогда связано нынешнее неодобрение Америки? С одной стороны, на Трампа, судя по всему, повлияла тематика 1980-1990-х годов, когда формировался единый рынок и был подписан Маастрихтсткий договор. Некоторые в США опасались тогда формирования «европейской крепости». С другой стороны, европейские оборонные программы, вероятно, вызывают опасения насчет протекционизма в этой сфере. Раз США вносят огромный вклад в оборону Европы (70% всех расходов), легко понять, что они не собираются просто так дать вытеснить себя с европейского военного рынка. В Вашингтоне считают продажу оружия (частичной) компенсацией за их участие в европейской обороне. Все это, разумеется, необходимо принять во внимание. — Как могут измениться трансатлантические отношения с учетом таких планов ЕС? — В силу обстоятельств у ЕС и его государств-членов на самом деле нет таких планов. Хотя еврозону можно частично представить как федерализм, она все еще требует большей сплоченности, и эта подгруппа в рамках ЕС вряд ли сможет сформировать ядро военной системы Европы. Кроме того, нельзя допустить, чтобы укрепление еврозоны обострило разногласия внутри ЕС, а не входящие в нее государства стали членами второго сорта (это касается в частности ряда стран Центральной и Восточной Европы, прежде всего Польши). Кроме того, важно ограничить масштабы раскола в связи с излишне технократическим подходом к миграционному вопросу (равное распределение беженцев без учета положения отдельно взятых стран). Все это уже формирует большой список задач. Кстати говоря, в Берлине этот факт, судя по всему, понимают лучше, чем в Париже, что объясняет осторожность Ангелы Меркель по поводу предложений Эммануэля Макрона. В военном плане, не стоит переоценивать значимость запущенного в прошлом году постоянного структурированного сотрудничества. Его поддержали практически все страны ЕС (25 из 27, если не учитывать Великобританию), и это означает, что никто не хочет остаться в стороне. В этой перспективе весьма показателен случай Польши, которая всегда была против европейской оборонительной системы. В последний момент Варшава присоединилась к ПСС. В целом, ПСС нельзя назвать ядром, к которому стремится французская дипломатия. Речь идет о некой «Европе возможностей», которая должна объединить часть оборонных бюджетов и военных ресурсов, а не предвестнике европейской державы. Иначе говоря, у нас вовсе не наступил решающий момент перехода от одной политической формы к другой (как было в случае перехода от римского города-государства к Римской Империи). Возможно ли вообще такое преобразование без общих планов и воли? В такой перспективе, представленная сайтом WarOnTheRocks картина франко-немецкого дуэта как движущей силы не лучшим образом соответствует реальному соотношению сил двух столиц. Франция очень активна в дипломатическом и военном плане, тогда как Германия ведет себя куда сдержаннее. Отказ Берлина от участия в ударах по Сирии говорит об очень многом. Стоит ли этому удивляться? Все это стало следствием истории ХХ века: политическая и государственная система Германии разрабатывалась как тормоз национальных амбиций в данной сфере, а в общественном мнении царит пацифизм. Сожалеть об этом, быть может, и не стоит. Если Германия доведет свой оборонный бюджет до отметки 2% ВВП, ее военные расходы будут вдвое больше французских. Действительно ли мы этого хотим? Что касается Франции, ее место и роль в мире тесно связаны с «альянсом в альянсе» с США и Великобританией. Три эти страны образуют своего рода (неформальное) атлантическое руководство, которое в некоторых сферах расширяется на Германию и Италию. Европейская риторика некоторым образом скрывает намного более серьезный и глубинный геополитический факт: формирование в течение ХХ века евроатлантического «большого пространства», которое отличается одновременно единством и полицентричностью. Сохранение этого геополитического образования является условием формирования нового западного века. Какой альтернативный проект предлагают противники Америки? Встать стражей на берегах маленького азиатского полуострова под боком у России-Евразии, чтобы не допустить новой высадки в Нормандии? Взять Германию в тиски с помощью франко-российского альянса, прошлый опыт которого нам прекрасно известен (приход к власти большевиков, сепаратный мир и невыплата русских займов)? «Особые отношения» Франции и Америки ведут нас к разрыву между доминирующими представлениями части общественности и рядом стратегическо-дипломатических реалий. Атлантическое мировоззрение доминирует со времен распада европейского согласия перед Первой мировой войной, которая ознаменовала собой конец «столетнего мира». Подписание Североатлантического договора 4 апреля 1949 года перекликается с задачей, которую Франция преследует с окончания Первой мировой. Сегодня ключевая роль Франции в евроатлантическом объединении обусловливает ее международный ранг. В полной мере завоевать свое место в истории она сможет лишь в том случае, если сформирует необходимые средства для присоединения к «четверке» индийско-тихоокеанской зоны (США, Австралия, Япония и Индия). Это означает не возможность забросить европейские дела, а то, что ЕС и НАТО, обеспечивая взаимодополняемым образом мир и стабильность Европы, могут облегчить разработку Францией новой мировой политики. Не стоит сдаваться и погружаться в болото «провинциализированной» Европы, которая считает, что старые бастионы защитят ее от всего. Необходимо проецировать силу и мощь по всему миру. Излишне автономная военная система Европы пошла бы против этой задачи. Но мы на самом деле и не идем по такому пути.
