0
В 1839 году французский аристократ Астольф Луи Леонор (Astolphe Louis Léonor), более известный как маркиз де Кюстин, отправился в Россию, чтобы понять «царскую империю». Состязаясь со своим соотечественником Алексисом де Токвиллем (Alexis de Tocqueville), занимавшимся исследованием американской демократии, де Кюстин написал путевые записки, которые также были и результатом подробного изучения «вечной России». Русские преуспели в покорности, считал Кюстин. Инакомыслящих высылали в Сибирь — «незаменимую вспомогательную территорию московской цивилизации». Из-за деспотизма внутри страны усиливалось стремление к расширению империи за пределы страны. «В основе тайных устремлений России лежит идея завоевания», — писал Кюстин. Больше всего Кюстина поразила искусственность имперской России. «У русских есть все на словах, и ничего на самом деле», — писал он. Он называл ее князей «лживыми и коварными» и считал, что страна «лучше снабжена тайными наблюдателями, чем любая другая в мире». Когда консерватор, Кюстин отправился в свое путешествие, он был сторонником франко-российского союза, союза христианских автократов. Однако в поездке он изменил свое мнение о том, с какой крупной державой Франции следует подружиться: «Все, что способствует ускорению идеального согласия французской и немецкой политики, благотворно и полезно». В аналитической оценке современной России, сделанной американцами или европейцами, многие выводы Кюстина показались бы вполне уместными. В сегодняшней политике Евросоюза в отношении Москвы, основанной на франко-германском союзе, за который выступал Кюстин, учитывается именно та двуличность и та опасность России, которые он описал. Сергей Плохий, Шон Уокер (Shaun Walker) и Маша Гессен, авторы трех новых книг о России, идут — возможно, неосознанно — по стопам Кюстина. Чтобы объяснить вечную Россию и проиллюстрировать загадки ее государственности, ее внешней политики и ее президента Владимира Путина, они обращаются к истории и к собственным наблюдениям. Они исследуют путинский секрет деспотизма: из-под обломков советской и дореволюционной истории воскресить славное русское прошлое, изобразить себя вершиной этого прошлого и проявить свою власть в качестве сильного правителя, благословленного судьбой. Однако авторы всех трех книг, захватывающих, наполненных глубоким смыслом и познавательных, обходят проблему, которая больше всего беспокоит западных политиков с 2014 года. Психология Путина, идеология его режима, а также механизмы, действующие в российском государстве и в российской армии, привлекают пристальное внимание Запада. Но российский народ пока изучен недостаточно. Как и многие западные аналитики (а до них — Кюстин), Плохий, Уокер и Гессен опираются на главную мысль, согласно которой Россия является той страной, где нет ничего реального. Это — потемкинская деревня, построенная на древних мифах и постмодернистских мемах, в которой нация должна создаваться волей государства. Они изображают такую Россию, в которой государство властвует над обществом и держит его в руках. Но они не говорят о том, что и само общество держит государство в руках. И в будущем России эти «объятия» станут решающим фактором. Потерянный рай В своей книге «Утраченное царство» (Lost Kingdom. A History of Russian Nationalism from Ivan the Great to Vladimir Putin) Сергей Плохий исследует, как Россия построила империю с помощью идеологической уловки. На заре современной эпохи России нужно было оправдать свою экспансию на Запад, поэтому она изобрела «миф о происхождении», согласно которому Москва является преемницей Киевской Руси, мистической славянской и православной федерации, и назвала город третьим Римом — после самого Рима и Константинополя. Это утраченное царство находилось на территории, примерно совпадающей с территориями современной Белоруссии, Восточной Украины и России к западу от Урала. В XVIII веке, когда Империя Екатерины Великой расширилась на запад и включила в свой состав некоторые территории Польши (Речи Посполитой), этот миф превратился в политику «принудительного единообразия». Этнических белорусов, русских и украинцев стали называть одним народом с единой православной религией и общей историей. Возрождение Руси было изначально обречено на неудачу, утверждает Плохий. Русские славянофилы были готовы согласиться с национальными чувствами белорусов и украинцев, но те, кто формировал российскую внешнюю политику, к этому готовы не были. Из-за стремления создать однородную империю белорусам и украинцам пришлось делать выбор: стать русскими или принять независимую белорусскую или украинскую идентичность. Украинцы как «самые эгалитарные и демократичные из славян», пишет Плохий, были готовы к партнерству с Россией, но не к российскому господству. Имперское стремление к однородности подпитывало украинский национализм — вплоть до начала Первой мировой войны. После того как в 1917 году в результате большевистской революции царская династия была свергнута, а российская империя разрушена, Владимир Ленин пришел к выводу, что самой большой угрозой для единства нового советского государства является русский шовинизм. Чтобы учесть национальные настроения других народов, он предложил передать власть из Москвы вновь созданным советским республикам, находившимся на периферии бывшей империи, стремясь к «добровольному союзу народов». Когда в 1924 году Ленин умер, его преемник, Иосиф Сталин, теоретически принял эту модель. Но на практике он сделал русский шовинизм составной частью новой Советской империи, превратив ее в конфедерацию не на деле, а лишь на бумаге. К началу 1980-х годов на территории всего Советского Союза все шло к русификации языка и культуры. Однако то, о чем предупреждал Ленин, не утратило своей актуальности. Поскольку Советский Союз не был только русским государством и формально не был Российской империей, русским пришлось придумать идентичность «отличную от имперской», пишет Плохий. «Фактически по умолчанию Ленин стал отцом современной русской нации». Эта нестабильная форма взаимоотношений исчезла с распадом Советского Союза, в результате которого Белоруссия и Украина обрели полную независимость. Для русских существование украинского государства стало неприятным доказательством того, что их утраченное царство было утрачено по-настоящему. Без Украины Россия не может быть империей. Именно поэтому, утверждает Плохий, Путин и захватил Крым и вторгся в восточную Украину в 2014 году после того, как в ходе протестов было свергнуто пророссийское украинское правительство. Плохий считает, что Россия на этом не остановится. По его мнению, имперский инстинкт Москвы предвещает возникновение дальнейшего конфликта и «угрожает стабильности всего восточноевропейского региона». Аналогичный диагноз российского империализма ставит и Шон Уокер, журналист газеты «Гардиан» (The Guardian), в своей книге «Долгое похмелье» (The Long Hangover). Распад Советского Союза нанес травму российскому народу, пишет он. И вместо того, чтобы залечивать эту травму, Путин и его правительство «воспользовались ею, используя страх перед политическими беспорядками для подавления оппозиции, ставя знак равенства между „патриотизмом″ и поддержкой Путина, и используя упрощенную историческую версию Второй мировой войны, чтобы внушить народу, что Россия должна снова объединиться против иностранной угрозы». Уокер подробно описывает те упущенные возможности, благодаря которым Россия могла бы охотнее принять на вооружение идеи западного либерализма. Одним из таких просчетов была неспособность России в полной мере осознать преступления сталинской эпохи. Правительство Путина старается вычеркнуть из памяти людей ГУЛАГ, сталинские репрессии и причастность к убийствам простых русских людей. К тому же оно не хочет взять на себя ответственность за другие преступления Советского Союза, такие как массовая депортация крымских татар во время Второй мировой войны или советская оккупация Восточной Европы. Не имея возможности разобраться со своим реальным прошлым, государство превратилось в пафосный миф. С 2005 года по инициативе государственного информационного агентства «РИА Новости» проводится акция по раздаче оранжево-черных георгиевских ленточек в качестве символа победы Советского Союза во Второй мировой войне. Ленточки напоминают легендарную и самую почитаемую военную награду Российской империи. В 2008 году власти возродили традицию проведения военных парадов в духе советских времен с демонстрацией тяжелого вооружения. Уокер опасается, что Россия, ностальгируя по Советскому Союзу, переживает постсоветское похмелье. В отличие от Сергея Плохия, именно в этом он видит причину войны на Украине. Там, где Плохий подчеркивает имперскую романтику и единство восточнославянских народов, Уокер на первый план ставит «цинизм Кремля». Вновь внушив российскому народу мысль о том, что главным для сплоченности России являются победы в зарубежных войнах, Путин не мог ограничиться победой Сталина во Второй мировой войне. Ему был нужен собственный триумф. Аннексировав Крым, Путин своего добился. О ложных победах пишет помимо прочего и Маша Гессен. Ее новая книга «Будущее — это история» (The Future Is History: How Totalitarianism Reclaimed Russia) — это одновременно и серьезная попытка запечатлеть последние 40 лет российской истории, и собственные размышления. Гессен родилась в России и в подростковом возрасте приехала в США. После распада СССР она вернулась с желанием написать о том, как ее родная страна «обрела свободу и идет к демократии». Оказавшись там, она столкнулась с тем, что уже было не столь радостным и обнадеживающим — с «возвращением на мировую арену той, прежней России». В книге прослеживается жизнь семи россиян и идет речь о битве идей. Большинство ее героев являются проводниками прогресса, стремящимися не только к демократии, но и к созданию современной российской культуры, просвещенной социальными науками. В советском обществе «самосознание было запрещено», утверждает Гессен. Массовое невежество начало давать трещины в период гласности и перестройки — во времена ограниченных реформ и открытости, которые советский лидер Михаил Горбачев провозгласил в 1980-е годы. Прилагая все усилия, Горбачев и другие реформаторы стремились «восстановить в стране мыслительную деятельность и систему знаний», пишет Гессен. В 1990-е годы дети этих реформаторов познакомили Россию с социологией, психологией и ЛГБТ-исследованиями. Их целью было превратить гомо советикус — сознание которого было зажато между «послушанием, условностями и подчинением» — в независимого, образованного и обладающего самосознанием гражданина по-настоящему демократической страны. А по другую сторону — реакционеры, такие как философ Александр Дугин, единственный сторонник Путина среди тех, о ком пишет Гессен. Вдохновленный идеями таких мыслителей-евразийцев, как этнограф Лев Гумилев, воспевавший «сущность этноса», Дугин пророчит русскому народу уникальную судьбу. По мнению Дугина, определяющей чертой России является ее полное отделение от Запада. Он ратует за агрессивную внешнюю политику, проводимую с использованием цивилизационного подхода. В 2012 году он предсказал, что Путин потерпит крах, если он, говоря словами Гессен, «будет и дальше игнорировать значение идей и истории». Технократического управления экономикой было недостаточно. Путин должен был показать силу России и компенсировать унижения, которым Россию повергли раньше. К 2014 году вновь появился один из видов гомо советикус. Российское государство возродило авторитарные институты советских времен. Путин отказался от выдвинутой президентом Борисом Ельциным идеи «национального покаяния» за грехи коммунистического режима СССР. Путин умело использовал разногласия внутри России, отстаивая «традиционные ценности» — в том числе официальное неприятие гомосексуализма — и представив государство в качестве гарантии от западного упадка. Господствующую роль играла идеология. Общественные науки были отвергнуты как препятствие для достижения согласия. «В России было мафиозное государство, правящее тоталитарным обществом», — делает вывод Гессен. Сущность режима И Плохий, и Гессен утверждают, что российское государство движется в сторону фашизма. После аннексии Крыма Путин заявил, что после распада Советского Союза русский народ стал едва ли не самым «разделенным народом» в мире. По его словам, Россия «не могла оставить Крым и жителей Крыма в беде», чтобы они жили при новом проевропейском украинском правительстве. По мнению Гессен, эта риторика «сразу же напомнила речь Гитлера в Судетской области». Плохий говорит об «аншлюсе Крыма». Плохий, Уокер и Гессен согласны с тем, что Путин использует милитаризм как средство сохранения своей власти. Задолго до 2014 года власти исказили историю, чтобы заклеймить Запад, превознести роль российских войн и тем самым добиться лояльности россиян. Война на Украине — всего лишь кинетическая версия этого политического проекта. Плохию, Уокеру и Гессен не дает покоя мысль о современном, самокритичном государстве-миротворце, которым Россия не смогла стать после событий 1991 года. Плохий может лишь призвать представителей «российских элит»… привести национальное самосознание России в соответствие с требованиями постимперского мира» и отказаться от нелепых анахронизмов российской внешней политики. Гессен заканчивает свою книгу, рисуя абсурдный и жуткий портрет Москвы 2016 года — она изображает ее в виде города, который по своей «геометрии и фактуре, подобен кладбищу», столицы страны, невосприимчивой к чудесам либеральной цивилизации и охваченной влечением к смерти». Но такие понятия, как фашизм, тоталитаризм и «влечение к смерти», применительно к современной России вводят в заблуждение. За ними скрывается добровольно созданный, или народный, фундамент постсоветского российского государства и фактически — правительства Путина. Одной из опор этого фундамента является та часть русской истории, которая не имеет ничего общего с имперскими завоеваниями. Ни в одной из этих книг в большинстве случаев не говорится о восторженном, пафосном отношении россиян к своему собственному или коллективному прошлому, к «нормальной», не страшной (по крайней мере, в глазах россиян) истории, к тому, свидетелями чего были их близкие и дальние родственники. Многие россияне любят Россию, которая им досталась от советских и постсоветских времен — с ее языком, литературой, пейзажами, музыкой, поп-культурой, шутками и едой. Сами потрясения, произошедшие в новейшей российской истории, способствовали усилению эмоциональной связи с прошлым, которую не могут обеспечить ни Запад, ни вестернизация России. По мнению Запада, России следовало бы быстро дистанцироваться от своей истории ХХ века с ее болезненными, травмирующими событиями. Для многих русских это было бы равносильно ампутации. Им нужен российский лидер, который, как и Путин, не отказывается от прошлого, а помнит его, чтит его и руководствуется ним. Популярность Путина Насколько Путин популярен на самом деле, неизвестно. Его переизбрание весной этого года свидетельствовало не столько об энтузиазме, сколько об апатии. Все данные опросов и голосований в России вызывают сомнения, но Путин как политик явно доминирует. Он обеспечил стабильность, к которой многие россияне стремились до того, как он стал президентом. Хотя, как понял Дугин в 2012 году, стабильность наводит скуку. И все же, несмотря на то, что националистическая идеология может бодрить и вызвать радость, россияне умеют распознавать пропаганду — еще одно наследие их советского прошлого. Вполне возможно, что успех, к которому пришли власти, добиваясь послушания народа, гораздо более «раздут», чем хотелось бы Путину. Пока что система Путина работает, поскольку она идет на компромисс с русской культурой. Общество поощряет некоторые направления деятельности, результаты которой власти ставят себе в заслугу. Например, отстаивание достоинства России и отказ слушать нравоучения Запада. Гессен пишет о раннем периоде становления Советского Союза, когда «выражение русской национальной идентичности и ее культивирование всячески пресекалось». Сто лет спустя российское общество выражает и культивирует национальную идентичность, которая будет существовать — и с Путиным, и без него. Не Путин создал эту идентичность — скорее она создала его. Основным недостатком книг Уокера и Гессен является то, что в них культура подчиняется политике. При Путине русскую культуру сдерживают, притесняют, ее превратили в пропаганду. Но по меркам российской истории она относительно свободна и не политизирована. Ее нельзя свести до категорий «за» или «против» Кремля. Жизнеспособность и активная деятельность театров Москвы и Санкт-Петербурга никак не связаны с политикой. Вышедший на экраны в 2014 году фильм «Левиафан», критикующий путинскую систему правления и Русскую православную церковь, частично финансировался Министерством культуры России. Качественные российские сериалы наподобие «Фарцы» (своего рода российского аналога «Безумцев»/Mad Men), представляют собой своеобразный экскурс в советское прошлое с изучением мельчайших подробностей жизни в СССР. Сложности этой культуры проявляются в особенностях российской политики: оказывается, что непоколебимый оппозиционер Алексей Навальный считает, что Крым принадлежит России, российские коммунисты жестко критикуют постсоветское государство за поощрение неравенства, а многие националисты презирают Путина за то, что он не довел дело до конца на Украине. Эти мнения показывают, насколько неоднозначно и противоречиво российское общество. Дугин и ориентированные на Запад оппозиционеры, о которых пишет Гессен, находятся по разные стороны широкого спектра. Большинство россиян осознают ужасающую коррумпированность своих лидеров, но видят свою страну отдельно от Западной Европы и США. Вполне возможно, что россияне, родившиеся после 1991 года, среди которых немного последователей Дугина или оппозиции, верят в самобытность русской культуры больше, чем их родители или бабушки и дедушки. При этом молодые и старые россияне понимают, что Путин очень мало сделал для модернизации России, если не считать того, что он добился стабильности в стране, обеспечил определенный уровень благополучия, укрепил военную мощь и провел фантастическую реконструкцию нескольких городов-витрин. Никакими телепрограммами или престижными спортивными мероприятиями невозможно «замаскировать» последствия неэффективного управления или истинную сущность авторитарного правления. Самым главным источником популярности Путина является его внешняя политика. Как отмечает Гессен, опросы показали, что аннексию Крыма сразу после этого события поддержали 88% россиян, хотя, по ее словам, это цифра вызывает сомнения. Оправдать военные действия за рубежом помогают такие чувства, распространенные в российском обществе, как виктимность и тоска по былой империи. То же самое можно сказать и о явном неповиновении Западу, которое больше всего обескураживает западных наблюдателей. В основе этого неповиновения — распад Советского Союза и холодная война. Но в какой-то степени оно проявилось еще в XIX веке — например, в Торжественной увертюре Чайковского «1812 год», написанной в честь победы России над армией Наполеона 68 лет спустя. Сегодня многие россияне разделяют представление о Западе (и особенно о его внешней политике), считая, что он агрессивен, лицемерен, высокомерен и уверен в своем превосходстве. Из-за расширения НАТО на Восток в 1990-е и в 2000-е годы Россия еще больше укрепилась в своем мнении о Западе. Альянс всегда был угрозой не столько для безопасности России, сколько для ее чувства собственного достоинства, и Путин виртуозно играет на чувствах оскорбленной гордости. Он с легкостью выразил свое неповиновение Западу, бросив ему вызов в Грузии, Сирии и на Украине, заручившись поддержкой многих (а возможно, даже большинства) россиян, поскольку он не отступает, как это делали до него Горбачев и Ельцин. С 2014 года Путин в военном и экономическом плане держится самостоятельно. Хотя он не может оставаться президентом вечно, его агрессивная внешняя политика его переживет. Принять Россию такой, какая она есть Западные политики должны внимательно прислушиваться к настроениям россиян и учитывать их. Дипломатические усилия по прекращению войны на Украине пока не увенчались успехом, потому что у Запада мало рычагов влияния на Россию. Выбранный им инструмент — экономические санкции — лишь усилили желание россиян бросить вызов Западу. Плохий говорит о «пагубном воздействии экономических санкций». Но с каждым годом, начиная с 2014 года, российская внешняя политика становится все более антизападной, непримиримой и амбициозной. Бывало, что западные страны стремились превратить Россию в ответственного участника международной политики, соблюдающего международный порядок. В других случаях они пытались изолировать Россию и не допустить, чтобы она применяла силу за пределами своих границ. Но ни одной из этих целей они достичь не могут. Даже когда власть в Москве действительно сменится, западная политика должна основываться на трезвых ожиданиях того, что вероятно и что возможно. Надежд на демократические дружеские отношения между Россией и Западом больше нет, а в конкурентных отношениях Россия окажется опасным противником. Ради того, чтобы одержать верх в противостоянии с Западом, российский народ готов пойти на большие жертвы. Русские не спешат приводить свое национальное самосознание в соответствие с требованиями постимперского мира. Значит, западные державы должны противостоять Москве только там, где они готовы действовать решительно — в вопросах кибервойн, вмешательства в выборы и целостности НАТО. Они не должны пытаться сдерживать Россию путем ложной демонстрации силы, поскольку во внутриполитическом плане отступление обходится российским политикам очень дорого, и они пойдут на уступки и сдадут позиции только в крайнем случае. В Сирии и на Украине Москва решительно разоблачает провокационные маневры Запада. Когда западные страны решат бросить вызов России, они должны будут действовать решительно, предъявить четкие ультиматумы и быть готовыми подкрепить любые свои угрозы, используя свои превосходящие ресурсы. При этом Западу следует и дальше поддерживать обширные культурные и дипломатические связи с Россией, как он это делал с Советским Союзом во время холодной войны. Когда (и если) произойдет сближение России с Западом, это произойдет на ее условиях. Поэтому, власти и общественность западных стран, не рассчитывая, что Россия станет еще одной европейской страной, должны устранить разногласия между Россией и Западом, сделав акцент на взаимопонимании, и создать такое представление о жизни на Западе, которое послужило бы опровержением тех карикатур, которые в основном распространяют российские официальные СМИ. Добиться прорывов в отношениях будет нелегко. Возможны лишь раздражение и тупиковые ситуации. Тем не менее, было бы разумно компенсировать санкции, наращивание военной мощи и едкую риторику, дав российскому народу понять, что, хотя западные державы и готовы на все, они не хотят постоянно конфликтовать и предпочли бы жить в мире.
