0
Встречи американского президента Дональда Трампа с северокорейским лидером Ким Чен Ыном в Сингапуре и российским президентом Владимиром Путиным в Хельсинки – уже история, так же как и саммиты большой семерки в Квебеке и НАТО в Брюсселе. Впрочем, уже идут разговоры о второй встрече между Трампом и Путиным, на этот раз в Вашингтоне, которая, возможно, состоится в начале следующего года. Спустя 30 лет после окончания холодной войны, сорокалетнего периода, сопровождавшегося историческими встречами на высшем уровне между президентами США и их советскими коллегами, саммиты снова входят в моду. Следует отметить, что термин «саммит» является неточным. Его можно использовать для обозначения встреч на высшем уровне, как друзей, так и противников. Встречи на высшем уровне могут быть двусторонними или многосторонними. При этом не существует общепринятого правила о том, когда встреча может считаться саммитом. Скорее всего, этот термин передает значимость события, указывая, что это нечто большее, чем просто рядовая встреча. Главная причина возвращения саммитов в большую политику заключается в том, что они соответствуют подходу Дональда Трампа к дипломатии. Нетрудно объяснить, почему. Трамп рассматривает дипломатию с точки зрения личных контактов. Он свято верит в идею (кстати, довольно спорную), согласно которой, личные отношения между лидерами могут оказывать решающее влияние на отношения между странами, которые они возглавляют, даже несмотря на острые политические разногласия. Он скорее принадлежит к миру сценического искусства, чем искусства государственного управления, в большей степени шоумен, чем политик. Трампу нравятся саммиты по ряду взаимосвязанных причин. Он уверен, что в состоянии контролировать ситуацию, или, по крайней мере, добиться успеха в таком формате. Большая часть его профессиональной карьеры проходила в сфере торговли недвижимостью, где он, по-видимому, получал то, что хотел, в ходе коротких встреч с партнерами или конкурентами. Трамп также ввел несколько новшеств в формулу саммита. Традиционно встречи на высшем уровне планируются только после нескольких месяцев или даже лет тщательной подготовки чиновниками более низкого ранга, которые сужают или устраняют разногласия. Саммит как таковой является жестко расписанным спектаклем. Соглашения и коммюнике в основном или полностью обсуждены и готовы к подписанию. Остается время для небольших шагов навстречу друг другу, но потенциал неожиданности сведен к минимуму. Встречи на высшем уровне в основном сводятся к церемонии официального утверждения того что уже в значительной степени согласовано ранее. Но Трамп повернул эту последовательность в обратную сторону. Для него саммиты – скорее паровозы, чем вагоны. Саммиты с Ким Чен Ыном и Путиным состоялись при минимальной подготовке. Трамп предпочитает свободные беседы, письменный результат которых может быть неопределенным, как это случилось в Сингапуре, или вообще отсутствовать, как это было в Хельсинки. Такой подход сопряжен с многими рисками. Встреча на высшем уровне может сорваться и закончиться взаимными упреками при полном отсутствии согласия. Именно это отличало встречи Трампа с европейскими союзниками Америки, где доминировала критика со стороны президента США в адрес Европы, за то, что она делает в сфере торговли и чего не делает в сфере оборонных расходов. Боле того, саммит, который заканчивается без детального письменного соглашения может сначала показаться успешным, но с течением времени становится ясно, что это отнюдь не так. К этой категории можно отнести саммит в Сингапуре: утверждения о том, что в результате Северная Корея взяла на себя обязательства по денуклеаризации, все больше расходятся с реальностью. Ким Чен Ын не имеет никаких намерений отказываться от своего ядерного оружия и баллистических ракет. У саммита в Хельсинки есть все шансы оказаться еще менее успешным, поскольку не существует никаких письменных документов о том, что обсуждалось двумя лидерами, если вообще что-то обсуждалось, во время их двухчасовой дискуссии один на один, не говоря уж о каких-либо соглашениях. Третий риск, связанный с саммитами, по итогам которых подписывается невнятное соглашение или не подписывается вовсе ничего, заключается в том, что они порождают недоверие со стороны союзников и внутри страны. Южная Корея и Япония увидели, что их интересами пренебрегли в Сингапуре, а союзники США по НАТО опасаются, что о них забыли в Хельсинки. Поскольку члены Конгресса и даже исполнительная ветвь власти находятся в абсолютном неведении о том, что обсуждалось в ходе этой встречи, эффективное продолжение работы практически невозможно. Следующие администрации не будут чувствовать себя связанными обязательствами, о которых им ничего не было известно, и это делает Соединенные Штаты все менее последовательным и надежным субъектом международной политики. Эта последняя группа рисков усугубляется склонностью Трампа к беседам один на один, без стенографистов. Переводчики могут служить заменой. Их задача – переводить не только слова, но и нюансы тона, чтобы передать именно то, что было сказано. Но они не являются дипломатами, которые знают, когда ошибка требует исправления или обмен мнениями нуждается в разъяснении. Отсутствие какой-либо официальной, взаимно согласованной записи того, что было сказано, является рецептом будущих трений между сторонами и недоверия со стороны тех, кто на встрече не присутствовал. Важно понимать, что проблема заключается не в саммитах как таковых. История показывает, что они могут способствовать разрядке кризисов и подписанию соглашений, увеличивающих возможности для сотрудничества и снижающих риск конфронтации. Однако, существует опасность, что ожидания окажутся чрезмерными, особенно в отсутствии достаточно тщательной подготовки и последующей работы. В таких случаях встречи на высшем уровне просто увеличивают вероятность того, что дипломатия потерпит провал, тем самым способствуя геополитической нестабильности и неопределенности, вместо того, чтобы вносить ясность. В то время, когда угрозы глобальному миру и процветанию многочисленны как никогда, такие результаты – последнее, что нам нужно.
