0
Впервые после отравления лидер российской оппозиции Алексей Навальный рассказывает о том, как побывал на пороге смерти, о вине Путина и о визите канцлера Меркель в его больницу. В шесть часов утра в среду Алексей Навальный появился в берлинском корпункте журнала «Шпигель», чтобы дать интервью. Офис корпункта находится всего в паре шагов от «Шарите», где Навальный в течение месяца проходил курс лечения, находясь между жизнью и смертью. Лишь на прошлой неделе противник Кремля, отравленный нервно-паралитическим боевым веществом «Новичок», был выписан из больницы. Четыре сотрудника земельной уголовной полиции охраняют Навального во время его визита в корпункт. Навальный, который еще совсем недавно не мог ходить, поднимается вверх по лестнице пешком, а не на лифте. Сорокачетырехлетний Алексей Навальный — самый известный российский оппозиционер. После покушения на его жизнь 20 августа в сибирском городе Томске он попал в центр внимания мировой общественности. Ангела Меркель приложила все силы для его выезда в Германию. Так как он был отравлен веществом, которое на практике могли изготовить только в российской государственной лаборатории, по всему миру задают вопрос о личной ответственности российского президента Владимира Путина. На жизни русских оппозиционеров покушаются уже не в первый раз. Но впервые все обстоятельства так явно указывают на Кремль. Однако Кремль отрицает участие в этом деле. Этот разговор «Шпигеля» с Навальным — первое его интервью после покушения. Он кажется очень сосредоточенным, вспоминает о многом, но все равно по нему видно, что отравление не осталось без последствий. Шрамы на шее после аппарата искусственной вентиляции легких. Когда он наливает воду из бутылки в стакан, видно, что это дается ему с трудом, приходится держать бутылку двумя руками. От помощи он отказывается: «Мой физиотерапевт говорит, что я должен стараться делать все самостоятельно». Кажется, Навальный больше нервничает, чем во время прежних встреч. Его лицо осунулось, фигура стала более жилистой. Он похудел на двенадцать килограммов. Но голос остался прежним, так же как и чувство юмора, и ироничность. Рядом с ним — пресс-секретарь Кира Ярмыш. Она сидела рядом с ним в самолете, когда стали проявляться первые симптомы отравления. Прежде чем начать интервью, Навальный хочет сделать предварительное заявление. Алексей Навальный: Для меня важно, что это интервью появится в немецкой прессе. Я никогда не был тесно связан с Германией. Я здесь никого не знаю. Не знаю ни единого политика. И вот теперь получилось так — слышите, как дрожит мой голос, настолько я тронут, — что именно немецкие политики и Ангела Меркель приняли участие в моей судьбе и спасли мне жизнь. Второй раз мою жизнь спасли врачи «Шарите», и они вернули мне, что еще важнее, мою личность. Поэтому прежде всего я хочу сказать следующее: я испытываю огромную благодарность ко всем немцам. Знаю, это звучит несколько напыщенно, но Германия стала для меня особой страной. У меня не было с ней никаких связей, я вообще только три года назад впервые побывал в Берлине! И вот тут я встретил такое участие, со стороны стольких людей! «Шпигель»: Наши читатели будут рады это слышать. Как вы себя чувствуете, господин Навальный? — Значительно лучше, чем три недели назад, и с каждым днем мое состояние все улучшается. Совсем недавно я мог подняться всего на десять ступенек, теперь же дохожу до пятого этажа. Но самое важное для меня, что вернулись ментальные способности. Правда, возможно, в ходе этого интервью мы убедимся в обратном (смеется). — Вы написали в Инстаграме, что больше не можете стоять на одной ноге. — Сейчас опять могу. Теперь моя задача — стоя на одной ноге, поднять вторую. Я упражняюсь каждый день. Вообще-то такие упражнения в парках делают девяностолетние старики. — Как у вас со сном? — Это самая большая проблема. Раньше я смеялся над людьми, страдающими от бессонницы, потому что со мной такого никогда не бывало. Но потом были кома, наркоз, отвыкание от обезболивающих, долгое промежуточное состояние, когда я и не спал, и не бодрствовал. С тех пор я не могу спать без снотворного. — Когда вы потеряли сознание, вы были российским оппозиционером. Когда вы вышли из комы, вы стали фигурой мировой политики. Канцлер Меркель посетила вас в больничной палате. О чем вы говорили с ней? — Это было на прошлой неделе. И совершенно неожиданно: дверь открылась, и вошли мой врач… и Меркель. Это был приватная встреча, в семейном кругу, присутствовали моя жена Юлия и сын Захар. О деталях я ничего рассказать не могу, но мы не обсуждали ничего секретного или сенсационного. Этот визит был символическим жестом. На меня произвело глубокое впечатление, насколько хорошо она знает Россию и то, что со мной случилось. Некоторые детали она знала лучше, чем я. Она действительно глубоко понимает, что происходит в России. И когда говоришь с ней, понимаешь, почему она так долго остается во главе Германии. Я поблагодарил ее за участие, на что она сказала: «Я просто выполнила свой долг». — Что вы можете сказать о повседневной жизни после выписки из больницы? Где вы живете? — Мы с женой и сыном живем в Берлине. Дочь вернулась в университет в Стэнфорде. Мы сняли квартиру. Жизнь идет однообразно. Я каждый день делаю упражнения, и все. Утром гуляю в парке, это как бы мое домашнее задание, потом делаю упражнения с врачом, вечером опять гуляю. Днем пытаюсь работать на компьютере. Врачи говорят, что я могу восстановиться на 90%, а может, и на 100%, но точно никто ничего сказать не может. В принципе я сейчас вроде подопытного кролика, ведь не так уж много людей пережили отравление нервно-паралитическим ядом, чтобы можно было оценить, как жить после этого. Когда-нибудь, возможно, обо мне напишут в медицинских журналах. Я охотно делюсь опытом. Совершенно серьезно: российские лидеры проявляются такую склонность к отравлениям, что скоро их будет уже не остановить. И моя история болезни еще пригодится. — Судя по вашим постам в социальных сетях, вы в больнице довольно часто вставали с койки. — Врачи и медсестры клиники «Шарите» — самые терпеливые люди на свете. Я был трудным пациентом. Раз я встал с постели в отделении интенсивной терапии, другой раз вырвал из тела все трубки, полилась кровь. Позже, когда я уже пришел в себя и стал узнавать людей и говорить с ними, у меня случались истерики. Говорил, что я здоров и хочу в отель. Пару недель спустя я понял, что подобное странное поведение было одним из последствий отравления. — Давайте попробуем восстановить ход событий. Начнем с вашего последнего воспоминания — незадолго до того, как вы потеряли сознание. 20 августа, восемь часов утра. Вы сидите в самолете, летящем из Томска в Москву. Вы провели несколько дней в Сибири. Что происходило в этот момент у вас в голове? — Прекрасный день: я еду домой, позади напряженная и успешная служебная поездка. Мы сняли фильмы о региональной предвыборной борьбе, все отлично получилось. Я удобно расположился в кресле и радуюсь, что могу отдохнуть в полете и посмотреть одну из серий. Дома в Москве я хочу сделать съемку для Ютуба, а затем провести выходные с семьей. Чувствую себя хорошо, как и перед этим в аэропорту. Но потом… Это просто очень трудно описать словами, потому что сравнить не с чем. Органофосфаты воздействуют на нервную систему как хакерские атаки — на вычислительную систему компьютера. Такая нагрузка тебя убивает. Ты больше не можешь сосредоточиться. Я чувствую: что-то не так, покрываюсь холодным потом. Прошу Киру, сидящую рядом, дать мне носовой платок. Потом говорю ей: скажи мне что-нибудь! Мне нужно слышать чей-то голос, со мной происходит что-то странное. Она смотрит на меня как на безумного и начинает говорить. — Что произошло потом? — Я не понимаю, что со мной происходит. Стюарды проезжают мимо с тележкой. Сначала я хочу попросить у них воды, но потом говорю: «Нет, пропустите меня. Мне нужно в туалет». Там умываюсь холодной водой, сажусь на унитаз и жду, потом опять умываюсь. Потом мне приходит в голову мысль: если я сейчас отсюда не выйду, то не выйду уже никогда. Главное впечатление: боли не чувствуешь, но знаешь, что умираешь. Сейчас. При этом у тебя ничего не болит. Я выхожу из туалета и обращаюсь к стюарду, но вместо того чтобы попросить его о помощи, к своему удивлению говорю: «Меня отравили. Я умираю». Затем ложусь перед ним на пол, чтобы умереть. Он — последнее, что я вижу: лицо, рассматривающее меня с легким удивлением и легкой улыбкой. Он говорит: «Отравили?» Вероятно, думает, что мне подали некачественную курицу. А последнее, что я слышу, уже лежа на полу: «Вам плохо с сердцем?» Но сердце у меня не болит. У меня вообще ничего не болит, я только знаю, что умираю. Затем слышу стихающие голоса, какая-то женщина кричит: «Только не теряйте сознание!» И всё. Я знаю, что умер. Только потом выясняется, что я ошибся. — Есть видео, сделанное одним из пассажиров, на котором слышны ваши крики в самолете. Звучит ужасно, как крики зверя. — Я его видел, видео ходит в интернете под названием «Навальный кричит от боли». Но это была не боль, это было что-то другое, страшнее. Боль помогает чувствовать, что ты жив. А тут ты просто понимаешь: тебе конец. — Как долго это продолжалось? — С момента, когда я подумал, что что-то не так, до обморока прошло, может быть, минут 30. Все случилось после взлета. — Вы провели ночь в отеле Xander в Томске и, вероятно, там контактировали с ядом. Вы помните, к чему там прикасались? — Следы яды были обнаружены на бутылке из-под воды. Возможно, я прикоснулся к обработанной ядом поверхности, затем взял в руки бутылку с водой, отпил из нее, поставил на место и покинул номер. Поэтому я исхожу из того, что принял яд через кожу. В отеле много к чему прикасаешься, прежде чем уехать: душ, туалет, стойка для одежды, ручка сумки. К чему-то прикасаешься точно. Поэтому так важно обследовать одежду. Яд мог быть нанесен на любой предмет одежды.
— Одежду у вас забрали при поступлении в омскую больницу и больше не отдали. — Уверен, мои вещи уже месяц варят в большом котле с отбеливателем! Чтобы уничтожить все следы (смеется). Если бы не череда счастливых совпадений — пилоты экстренно посадили самолет, скорая помощь немедленно прибыла на аэродром, полтора часа мне вводили атропин, — я бы умер. Это был хитроумный план: я улетел, умер во время полета и затем оказался в одном из московских или омских моргов. И тогда никто бы не обнаружил «Новичка», ведь в моргах нет масс-спектрометров. Кроме того, можно было бы немного подождать, прежде чем делать экспертизу. Просто еще одна странная смерть. — Вы могли бы умереть в отеле. — Некоторые предполагают, что, по плану, я должен был умереть во сне. Но, честно говоря, пережив отравление, думаю, что я от такого проснулся бы. Забавное вышло бы видео на камерах наблюдения отеля: я в одних трусах ползу по коридору. Ведь при таких симптомах я бы точно выполз из номера из последних сил. Дать мне умереть в отеле — это был бы слишком рискованный план. Персонал мог бы вызвать скорую помощь. — Как вы можете себе объяснить, почему никто, кроме вас, не пострадал от яда? В Солсбери, в Англии, где был отравлен бывший агент Сергей Скрипаль, все было по-другому. — Думаю, они сделали выводы из инцидента со Скрипалем, когда с ядом контактировали 48 человек и погибла совершенно посторонняя женщина. Поэтому яд не нанесли на какой-то предмет типа раковины или душа, к которому я, возможно, и не прикоснулся бы. Или на мобильный телефон, который я мог отдать Кире, и тогда вместо одной подозрительной смерти стало бы две. Повторю: я только предполагаю. Судя по всему, речь тут идет о каком-то особом веществе, и оно было нанесено на предмет, к которому прикасался только я. — А как же следы, которые вы оставили на бутылке с водой? — Они опасности не представляли, там было минимальное количество яда. К бутылке мог прикоснуться кто угодно без всякого вреда для себя. — За то, что эти бутылки удалось изучить в Германии, вам надо благодарить ваших сотрудников, которые забрали их из номера отеля вместе с другими вещами. — Они еще сидели в отеле и завтракали, когда получили смс от Киры, что меня отравили. Сценарий, что меня убьют, конечно, обсуждался всегда, но скорее в шуточной форме. Но они сразу подумали, что нужно пойти в мой номер и забрать вещи. Это был скорее жест отчаяния, потому что все подумали, что меня отравили чаем в аэропорту. Никто не думал о нервно-паралитическом яде «Новичок». Я бы и сам в такое не поверил. Это все равно что бросать атомную бомбу на одного человека. Есть миллион более эффективных методов. Когда моя жена и наша сотрудница Мария Певчих привезли эти предметы в Берлин, они не думали об уликах, они просто хотели выяснить, чем меня отравили. Они передали вещи врачам, а не каким-то тайным агентами в темных очках и с микрофонами в ушах. — За вами, вероятно, постоянно следили уже в Томске. Эти сведения просочились из российских спецслужб и были опубликованы одной московской газетой. Вы замечали слежку за собой? — За мной постоянно следят с 2012 года, часто открыто. Когда я еду в регионы, туда же отправляется, как правило, целая толпа: люди из полицейского центра по борьбе с экстремизмом, ФСБ и так далее. В этот раз мы не заметили ничего необычного. Я слышал о той статье в газете. Мне кажется, что таким образом та часть спецслужб, которые отвечает за слежку, решила публично оправдаться: мол, мы в отравлении не виноваты! Ведь наверняка не было приказа всей ФСБ убить Навального. Только на высшем уровне. А те, кто отвечал за слежку, были и сами удивлены. — Немецкие власти сообщили вам больше, чем общественности? — Нет. Все, что мне известно, я узнал из немецких СМИ. Мы точно знаем: я контактировал с ядом в отеле. Речь идет о «Новичке», точнее, о его новой версии. Доступ к этому яду есть только у ограниченного круга лиц. — У вас много врагов. Кто стоит за этим отравлением? — Я утверждаю, что за этим делом стоит Путин, других версий произошедшего у меня нет. Я говорю так не потому, что хочу польстить себе, а исходя из фактов. Самый важный факт — это «Новичок». Приказ использовать или изготовить его мог исходить только от двух человек — от шефа ФСБ или от шефа службы военной разведки (СВР) — А как же военная спецслужба ГРУ, которую связывают с покушением на Сергея Скрипаля? — Предположительно, и ГРУ тоже. Если Путин утверждает, что я сам изготовил «Новичок» и сам им отравился, тогда это невозможно. Мы можем исходить из следующего: только три человека могли отдать приказ начать «активные мероприятия» и использовать «Новичок». Если вы знакомы с российской действительностью, то знаете: шеф ФСБ Александр Бортников, шеф СВР Сергей Нарышкин и шеф ГРУ не могут принять такого решения без распоряжения Путина. Они ему подчиняются. — Если за этим стоит Путин, то почему он вас выпустил из страны? — Думаю, они твердо решили не выпускать меня из страны, поэтому публично заявили, что я не транспортабелен. Они ждали, что я умру. Но благодаря оказанной мне помощи и усилиям моей жены все грозило превратиться в реалити-шоу под названием: «Навальный умирает в Омске». И очень многие люди, которым я очень благодарен, сказали: мы не хотим смотреть это шоу. Людям Путина важно, чтобы противник не обрел статус жертвы, важно не давать ему, живому или мертвому, политического капитала. Если бы я умер в Омске или сильно пострадал там, я бы неизбежно попал в зону их ответственности. Тогда, возможно, «Новичок» не удалось бы обнаружить, но то, что меня не выпустили из страны, было бы однозначно их виной. Кроме того, они же подождали 48 часов. Может, надеялись, что теперь яд обнаружить не удастся.
— До сих пор Путин делил своих противников на две категории: враги и предатели. Против предателей можно использовать любые средства, к ним относился и бывший агент Сергей Скрипаль. Вы относитесь в категории врагов. Почему же тогда «Новичок»? — Если бы кто-нибудь мне полтора месяца назад сказал, что меня отравят «Новичком», я бы его высмеял. Мы же знаем, как Путин борется с оппозицией. У нас двадцатилетний опыт. Тебя могут арестовать, избить, обрызгать средством для дезинфекции или застрелить на мосту, как Бориса Немцова. Но химические боевые вещества были прерогативой спецслужб. — Не возвел ли вас Путин в ранг предателей? Или у вас неправильное представление в путинской системе? — Думаю, представление у меня правильное, но действительность изменилась. И что-то в голове у Путина. Он все обо мне знает, я живу под постоянным наблюдением. Он знает, что я не олигарх и не тайный агент, а политик. Но сейчас ко всему добавились протесты в Белоруссии против Лукашенко, протесты в Хабаровском крае против кремлевской партии. И тот факт, что наши региональные штабы все еще существуют… — …местные бюро вашей организации, представляющей собой фактически общенациональную партию, несмотря на то, что официально она не разрешена. — Два года на нас оказывается беспрецедентное давление: по несколько обысков в неделю, конфискация офисной техники, блокировка счетов в банках, аресты. Попытки выдавить людей из страны. Но наша организация продолжает существовать, у нас 40 региональных штабов. Я сейчас строю чистые предположения. Но, возможно, они сказали себе: мы пытались действовать по-хорошему, но если эти методы не работают, то нам придется прибегнуть к крайним мерам. — А если это все-таки не Путин? — Если это не он, тогда всё еще хуже. Чашки «Новичка» достаточно, чтобы отравить всех пассажиров большой станции берлинского метро. Если доступ к этому боевому веществу имеют не три, а тридцать человек, это уже глобальная угроза. Это было бы ужасно. — Но так ли уж Путин интересуется вами? Ведь он преимущественно занимается внешнеполитическими амбициями. — Часто говорят, что он занимается только геополитикой, а все остальное ему безразлично. Это не соответствует действительности. Он видит, что произошло в Хабаровске. Там люди вот уже больше 80 дней выходят на улицы, и Кремль все еще понятия не имеет, что с ними делать. Кремль понимает, что придется прибегнуть к крайним мерам, чтобы избежать «белорусского сценария». Система борется за выживание, и последствия этого мы только что ощутили на себе. — Вас отравили во время поездки по Сибири, посвященной региональным выборам, точнее, распространению вашей стратегии «умного голосования». Вы хотите по всей стране выбросить кремлевскую партию «Единая Россия» из местных парламентов. С помощью особого мобильного приложения вы помогаете протестным избирателям найти самого перспективного контркандидата. Однако успеха вы добились только наполовину. В Томске «умное голосование» сработало хорошо, в Новосибирске — не очень. — Выборы показали, насколько изменилась политическая действительность. Вот кто-то в большом российском городе выдвигает себя на выборы как «координатор штаба Навального» и получает 50% голосов в своем округе против самого важного олигарха в Томске. В Новосибирске руководитель нашего штаба набрал 45% голосов в своем округе. В Томске мы добились победы, в Новосибирске — успеха, хотя у нас и украли мандаты. — Что вы намереваетесь делать в ближайшем будущем? — Самое важное сейчас — подготовка к выборам в Госдуму 2021 года. «Умное голосование» — непростая стратегия. Она предполагает, что поддерживать придется и неприятных людей, например, коммунистов. Вот уже два года большая часть нашей работы — объяснять, почему мы поддерживаем и таких людей. В Москве это хорошо сработало пару лет назад: мы выбрали коммунистов, и теперь путинский мэр Сергей Собянин боится выступать в городской Думе. В Томске «Единая Россия» потеряла большинство в парламенте. — Это стратегия противодействия. А какова ваша собственная повестка дня? — Конечно, это работа по противодействию: мы должны разрушить монополию «Единой России». Мы делаем это посредством тактической организации голосов избирателей в политической ситуации, когда независимых кандидатов чаще всего вообще не допускают до выборов. — А так ли важна «Единая Россия»? Ведь эта партия — лишь аппендикс системы Путина. — Существует базовая инфраструктура, с помощью которой Путин руководит страной. К ней относятся несколько ключевых факторов: раньше это была его личная популярность, затем — телепропаганда, управляемые суды, ну и, конечно, «Единая Россия». Важно держать эту партию на мушке. Разрушить ее монополию — обязательное условие, чтобы вообще получить возможность сформулировать позитивную повестку дня. Раздражение Кремля объясняется тем, что мы создали функционирующие методы борьбы, хотя нас самих из системы выбросили. — К какому политическому лагерю вы сами себя относите? К правому? Левому? — В России не сформировался такой же четкий политический спектр, как на Западе. Правые, левые — это разделение у нас не работает. Разве российские коммунисты — левые? На самом деле они следуют правоконсервативным курсом. Наши левые в России стоят в церквях и крестятся. Шаблоны немецкой или американской политики к нам не применимы. — Где же тогда пролегают разделительные линии в российской политике? — Одна часть общества повторяет путинскую риторику: дескать, Россия должна идти особым путем. При этом речь идет об установлении супервласти, похожей на монархию, которая должна базироваться на каких-то там духовных ценностях. Против этого выступают люди вроде меня, считающие все это ложью и ханжеством и убежденные в том, что Россия может развиваться только по европейскому образцу. — Вы двадцать лет в политике и прошли длинный путь. Однако временами от вас были слышны националистические нотки, потому вы передвинулись влево. — Послушайте, я начинал в социально-либеральной партии «Яблоко»! — Оттуда вас исключили — якобы за выступления во время «Русского марша» националистов в Москве. Ваши взгляды изменились? — У меня те же взгляды, что и в то время, когда я пришел в политику. Я не вижу проблемы в сотрудничестве со всеми, кто стоит на принципиальных антиавторитарных позициях. Поэтому для меня нет ничего особенного в том, что мы на выборах поддерживаем коммунистов. Я не хватаюсь в шоке за сердце только потому, что один из поддерживаемых нами кандидатов носит значок с изображением Ленина. У вас в Германии уже есть демократия. Нам же еще нужно создать коалицию всех сил, выступающих за сменяемость власти, за независимость судов. Поэтому одно время я пытался объединить либерально-националистический лагерь оппозиции. Этим я поднял волну злых комментариев, в том числе и от «Шпигеля». Теперь говорят, что я сдвинулся влево — только потому, что я поддерживаю профсоюзное движение. При этом я хочу только, чтобы Россия пошла европейским путем развития. Не вижу противоречия в том, чтобы поддерживать профсоюзы и в то же самое время требовать визового режима для мигрантов из Средней Азии.
— Вы один из ведущих оппозиционных политиков, вы фактически основали одну из немногих функционирующих партий в стране, и вы своими антикоррупционными разоблачениями отчасти заменяете расследовательскую журналистику в стране. Не слишком много задач? — Это проблема. С 2011 года я считаюсь важнейшим оппозиционером, и я знаю, что многие от этого устали. В нормальной системе я бы участвовал в выборах и, если бы выиграл, то стал бы лидером оппозиции или пришел бы к власти. Если я проиграю, это сделает кто-то другой. — Вы собираетесь, несмотря на покушение, вернуться в Россию. Почему? — Я рад, что в моем окружении никому не пришло в голову, что я не вернусь. Если бы я не вернулся, это означало бы победу Путина. И моя задача — оставаться парнем, который ничего не боится. И я не боюсь! Если мои руки сейчас дрожат, то не от страха, а от этой дряни. Не возвратиться в Россию? Такой подарок я Путину не сделаю. — Вы не боитесь за жену и детей? — Это тяжелый вопрос. Они не боятся. Жена сражалась с врачами в Омске и вытащила меня оттуда. Конечно, я боюсь за семью и людей из моего окружения. Тут у меня личная охрана, берлинская полиция сказала мне: вас пытались отравить опасным веществом, и мы не хотим, чтобы нечто подобное повторилось здесь и опасности подверглись другие люди. Я постоянно шучу по поводу всей этой истории с «Новичком» и того странного ящика, в котором меня привезли в Германию. Но между тем меня посещают и неприятные мысли: что было бы, если бы кто-то подбросил яд в мою московскую квартиру, где живут жена с детьми? — Какие выводы вы делаете? — Я вызываю огонь на себя, отсюда проистекает и ответственность. С одной стороны ясно: без этой борьбы будет еще хуже. Они посадят в тюрьмы и убьют значительно больше людей. Уже сегодня в России практически ежедневно людей сажают за какие-то сообщения в социальных сетях. Отказ от сопротивления означал бы, что в долгосрочной перспективе еще больше людей будут в опасности. Такова ситуация: мы боремся с ужасными подонками, готовыми на самые страшные преступления. — Вы начнете вести себя иначе? — Я буду и дальше ездить по регионам, ночевать в отелях и пить воду, стоящую в номерах. А что мне остается? С политической точки зрения изменилось немногое: сохраняется противоборство между теми, кто выступает за свободу, и теми, кто хочет загнать нас назад в прошлое, в странную православную версию Советского Союза с гарниром из капитализма и олигархов. Они будут применять против нас изощренные методы, а мы будем стараться выжить. Использование «Новичка» внушает страх, и в этом заключается стратегия Путина. Меркель и Макрон рассказывают ему что-то про «красные линии», а он перескакивает через эти линии и кричит: «Вы даже представить себе не можете, на что еще я способен!» — Вы испытываете ненависть к представителям этой системы? — Моя эмоциональная связь с работой велика. Я борюсь с коррупцией. Хотя многие меня за это критикуют, но я считают своей сильной стороной то, что говорю о конкретных людях. Мы критикуем не просто системы, мы документируем действия конкретных личностей — от Путина до провинциальных чиновников. Возьмите врачей в Омске, которые сказали в лицо моей жене, что да, меня можно перевозить на самолете, но потом вдруг стали утверждать, что я не транспортабелен. В моих глазах главный врач больницы в Омске хуже агентов спецслужб, убивающих людей. Для тех убийство — профессия. А врач знает все и рассказывает всему миру что-то о нарушении обмена веществ и что я перебрал с самогоном. Люди, называющие себя медиками и ждущие, пока я умру… Ненавижу ли я их? Вероятно. Но хочу ли я взять меч и всем им отрубить головы? Нет. Я за правовое государство. Эти люди должны предстать перед справедливым судом. — Случившееся с вами привело к кризису в германо-российских отношениях. — Между Германией и Россией всегда существовали особые отношения. Поэтому считалось, что Путин ни за что не пойдет на конфликт с Берлином. Сейчас это в прошлом, как и время, когда нельзя себе было представить, что в России возможны политические убийства. Неожиданно четкие слова немецкого правительства не настолько сильно связаны с моей персоной. Это скорее понимание, по какому опасному пути идет Россия. Если уж Кремлю так нравятся подобные операции, то почему бы ему не убрать какого-нибудь немецкого политика, который, например, выступает против «Северного потока — 2»? — Какой бы совет вы дали немецким политикам? — После разговора с Ангелой Меркель у меня сложилось впечатление, что в моих советах она не нуждается. Но в каждой стратегии по отношении к России нужно учитывать степень безумия, которой достиг Путин. — Нужно ли Германии вводить санкции против России? — Лучшее, что нужно сделать, — это защитить собственных граждан и собственное общество от российских криминальных денег. Для Путина главное — власть и личное обогащение, и одно неразрывно связано с другим. Сколько миллиардов он может дать своим дочерям, своим друзьям? Им будет больно, если Европа укажет им, наконец, на их место, конфискует их активы и больше не будет давать им въездных виз. Несмотря на все до сих пор введенные санкции, эти люди все еще довольно вольготно чувствуют себя в Европе. Пока российская элита будет иметь возможность пользоваться европейской инфраструктурой, ничего не изменится. — Должна ли Германия остановить строительство «Северного потока — 2»? — Это дело Германии. Решайте сами! Санкции против России в целом не приносят ничего. Что нам нужно, так это штрафные меры против конкретных злоумышленников, и я вам скажу: такие санкции будут приветствовать 95% российских граждан. Тогда бенефициары этой коррупционной системы не смогут наслаждаться жизнью в Берлине. — Один могущественный человек явно радуется вашему состоянию и уже давно ведет против вас личную войну: предприниматель Евгений Пригожин, контролирующий армию наемников и носящий прозвище «повар Путина». Какую роль он играет, по-вашему? — Мы занимались многими людьми, имеющими доступ к определенным ресурсам, например, целым рядом генералов из спецслужб. Могу ли я себе представить, что Пригожин имеет доступ к «Новичку»? Человек, приказавший убить в Африке трех российских журналистов? Нет, потому что в таком случае он бы уже полмира отравил. — Когда вы хотите вернуться в Россию? — Моя задача — как можно быстрее прийти в форму, чтобы можно было вернуться. Со вчерашнего дня мы с терапевтом упражняемся в жонглировании, чтобы улучшить мою координацию движений, чтобы руки координировались с глазами. — Более 4 миллионов человек подписаны на ваш канал в Ютубе. Когда вы вновь выйдете в эфир? — Об этом я довольно долго размышлял. Если я начну вести передачи из Берлина, то это будет выглядеть так, будто Алексей Навальный хочет рассуждать о революции, сидя за границей. У меня нет желания заниматься этой эмигрантской фигней. Я не хочу быть лидером оппозиции в изгнании. Я — политик, призывающий к конкретным акциям и сам разделяющий все риски. Поэтому я вернусь на свой канал, когда вновь буду в Москве. — Российское посольство с вами связывалось? Ведь вы как-никак заболевший гражданин России за границей? — Я только читаю их заявления в СМИ. Они требуют медицинских тестов, требуют анализов крови, при этом в Омске осталось достаточно моей крови. Они, конечно, не хотят настоящего расследования этого дела. Их задача — изобразить немецкое правительство в самых мрачных красках. Дальше наверняка будет обвинение, что Ангела Меркель лично отравила меня «Новичком». — Изменился ли ваш взгляд на мир? — В России многие рано или поздно, отчаявшись, уходят из политики. Но моя вера в людей стала еще крепче. Понятно, в этой истории мы видели подлецов и убийц, но были и люди, которые боролись и привезли меня сюда. — Вас часто спрашивали: если уж в России всё так плохо, как вы говорите, то почему Путин до сих пор не попробовал убрать вас с дороги? — Если и есть что-то положительное во всей этой истории, так это то, что наконец-то мне не будут задавать этот вопрос. — Господин Навальный, благодарим вас за эту беседу.
Загрузка...
Загрузка...
