0
К 80-летию операции «Барбаросса» появился новый цикл книг, статей и фильмов о масштабном вторжении Гитлера в Советский Союз 22 июня 1941 года. После того как на протяжении большей части холодной войны Восточный фронт оставался на Западе в тени, он привлекает гораздо больше внимания со времен Горбачева, став для некоторых решающим театром Второй мировой войны. Именно в таком виде его сейчас представляют в путинской России. Однако общенациональная память об этой войне, как и о любой другой, весьма избирательна. В Великобритании Вторая мировая война сосредоточена на «Нашем звездном часе» в 1940 году. Для американцев победу в 1941-1945 годах символизирует День высадки десанта союзников в Нормандии в июне 1944 года и кровопролитные сражения на островах Тихого океана, таких как Иводзима и Окинава. В Китае Великая Восточно-азиатская война начинается в 1937 или даже 1931 году и является частью более длительной борьбы с целью сопротивления японскому империализму и восстановления национального единства после многовекового подчинения Западу. В центре этих баталий, касающихся войны 1939-1945 годов сосредоточены вопросы и техники, и географии. В конфликте, который шел на суше, на море и в воздухе, который открыл новые границы в области ядерного оружия, управляемых ракет и радиотехнической разведки, есть много претендентов на звание «оружия, обеспечившего победу в войне». Столь же спорным является вопрос о том, в чем на самом деле был смысл этой войны, ради чего она велась. Ответы зависят от времени и места. Победа над фашизмом? Победа коммунизма? Триумф американской капиталистической демократии? Начало пути Китая к тому, чтобы стать мировой державой? Возможно, самая серьезная проблема заключается в этом всеобъемлющем ярлыке «Вторая мировая война». Способствует ли он ложному чувству глобального и идеологического единства? И не ослепляет ли он нас, не позволяя увидеть политические и моральные проблемы тех лет, над которыми мы все еще бьемся сегодня? В июле 1945 года, когда Германия потерпела поражение, а Япония была на грани краха, сотрудники журнала «Тайм» (Time) в Нью-Йорке подготовили заглавную статью об оружии, которое обеспечило победу в войне. Их тематическая публикация была в основном посвящена радиолокации — обнаружению цели и определению расстояния до нее с помощью пульсирующей радиоволны и эха для расчета местоположения, расстояния и скорости объектов. В 1940 году победа в Битве за Британию была одержана благодаря использованию волн длиной более одного метра и громоздких синфазных антенных решеток с плоским отражателем. После капитуляции Франции в 1940 году англичане предоставили Америке (тогда еще нейтральной) результаты своих новаторских исследований в области микроволнового радара, который позволял осуществлять прием, используя вместо больших антенн небольшие вращающиеся тарелки. На основании этого Пентагон в рамках масштабной программы в Массачусетском технологическом институте (MIT) разработал миниатюрные системы для использования на кораблях и самолетах, которые имели решающее значение в битве за Атлантику в 1943 году и в воздушной войне над Германией, небо над которой было затянуто облаками, в 1944-1945 годах. Но это доказывало, что эта главная статья так и не стала главной. 20 августа 1945 года «Тайм» опубликовал очень сжатый материал о радаре, а также иллюстрацию, первоначально предназначенную для обложки, в короткой статье, помещенной на странице 78. Зато журнал представил «событие настолько более грандиозное, что по сравнению с ним значение самой войны сократилось до второстепенного». Редакторы «Тайм» назвали статью просто — «Бомба» («The Bomb»). Ветераны, работавшие с радарами, протестовали, заявляя, что бомба только положила конец войне, а их программа позволила победить в этой войне, привлекая на 50% больше инвестиций (около трех миллиардов долларов). В последующие годы они также могли бы указать на его непреходящее значение, поскольку эта военная технология различными способами формировала гражданское будущее — от микроволновых печей до транзисторов. Но они протестовали напрасно. Война закончилась не электронным шумом, а атомным взрывом. И все могли это видеть: изображения грибовидных облаков над Хиросимой и Нагасаки стали культовыми. Когда Советский Союз, союзник Америки, ставший противником, также испытал атомное устройство в 1949 году, послевоенный период начали называть ядерным веком. Трактовки самой войны сформировала холодная война. Полдюжины томов военных мемуаров Уинстона Черчилля, опубликованных с 1948 по 1954 год (после такого же количества книг о Великой войне), формально представляли собой взгляд с Даунинг-стрит, 10, поскольку в них были использованы записки и телеграммы, написанные им самим. Но благодаря своему привилегированному доступу он смог также использовать тысячи захваченных документов стран «Оси» и секретные британские и американские документы, на основе которых его помощники-аналитики подготовили подробные материалы об отдельных аспектах войны. В этих публикациях приводилось множество описаний военных и военно-морских операций, которые проводила Британия, например, Северо-Африканская кампания (Desert War) и битва за Атлантику. Но были также главы о морских сражениях США в Тихом океане, особенно в Коралловом море и на Мидуэе, хотя Черчилль практически не имел к ним никакого отношения. Явным пробелом, «белым пятном» в его мемуарах был Восточный фронт. Черчилль живо описывал свои встречи со Сталиным, но тяжелые испытания и победы Красной Армии в 1941-1943 годах — от битвы под Москвой до Курской дуги — были для него в основном чем-то второстепенным, своего рода «шумом за сценой». Только после того, как его литературный агент Эмери Ревес (Emery Reves) «подтолкнул» его, он написал о Сталинградской битве, и то всего на четырех страницах в двух отдельных главах с интервалом в сто страниц. Черчилль подытожил легендарную битву на Волге словами, написанными в августе 1950 года (когда поддерживаемые Советами северокорейские войска бесчинствовали на Юге): «Это сокрушительное поражение немецких войск положило конец невероятным усилиям, которые предпринимал Гитлер с целью завоевать Россию силой оружия и уничтожить коммунизм с помощью столь же одиозной формы тоталитарной тирании». Вот вам и «наш доблестный советский союзник». Мемуары Черчилля сформировали взгляды Запада. На английском языке появились несколько основанных на фактах современных материалов о войне в России, например, написанных журналистом Александром Вертом (Alexander Werth). Но такого же внимания, которое привлек всемирно известный военный лидер Великобритании, они не привлекли. В британских фильмах 1950-х годов, в которых снимались такие актеры, пользовавшиеся огромным успехом у женщин, как Ричард Тодд (Richard Todd) и Джек Хокинс (Jack Hawkins), выделялись отдельные моменты войны, в которых участвовала Британия, такие как авиаудар Королевских ВВС по плотинам в Германии с использованием «прыгающих» бомб 1943 году. С тех пор эти фильмы, восстановленные на телевидении, заняли центральное место в памяти британцев о войне. Тем временем американские генералы (от Дуайта Эйзенхауэра и далее) записали в историю свои достижения и войну США. А в 1962 году трехчасовая киноэпопея Дэррила Занука (Darryl Zanuck) «Самый длинный день» (The Longest Day) с участием британских и американских звезд во главе с Джоном Уэйном (John Wayne), Генри Фондой (Henry Fonda) и Питером Лоуфордом (Peter Lawford) вписала 6 июня 1944 года в послевоенный образ войны, а также помогла сделать «особые отношения» священными. Общее впечатление, согласно которому «на Восточном фронте все спокойно», было отчасти виной Советов. Сталин опустил над войной завесу молчания, чтобы избежать расследования своей собственной недальновидности, например, неспособности предвидеть нападение Германии в июне 1941 года. Общее число погибших в Советском Союзе было официально зафиксировано на уровне 7,5 миллиона человек (что достаточно много, чтобы подействовать отрезвляюще, но не настолько много, чтобы заставить задавать непростые вопросы), и в 1947 году Сталин исключил День Победы (9 мая) из списка государственных праздников. В нескольких фильмах, снятых о войне, в основном фигурировал он сам. Однако после смерти Сталина в 1953 году Никита Хрущев поднял официальное число погибших до 20 миллионов и приписал победу не великому лидеру, а «величию духа и героизму» советского народа. При Леониде Брежневе, преемнике Хрущева, 20-я годовщина победы в 1945 году породила новый культ «Великой Отечественной войны» с открытием музеев в «Городах-героях», таких как Москва, Ленинград и Волгоград (Сталинград). Для режима, всеми силами пытавшегося сохранить легитимность, история партии и народа, объединенных в титанической борьбе, которая привела к краху Третьего рейха, стала для Советского Союза объединяющей национальной идеей. По мере того как в эпоху разрядки СССР раскрывал информацию о войне, он также открывался Западу. Это было видно по знаковому британскому телесериалу 1973-1974 годов «Мир в состоянии войны» (The World at War), в котором сочетались яркие архивные кадры и убедительные интервью. В сериале, снятом в то время, когда лидеры сверхдержав вели переговоры о заключении крупных соглашений по Берлину, Германии и ядерному оружию, отношение к Восточному фронту было серьезным. Три из его 26 60-минутных серий были полностью посвящены войне в России в 1941-1943 годах. Хотя события 1944-1945 годов трактовались не столь однозначно, никто из тех, кто смотрел эти первые серии, не мог усомниться в масштабности боевых действий и чудовищности страданий. Война в России, рассказ о которой озвучивал торжественным голосом Лоуренс Оливье (Laurence Olivier), была возведена до уровня огромной человеческой трагедии. Все серии «Мира в состоянии войны», кроме одной, были показаны британской аудитории с единственным рекламным перерывом посередине. Исключением была 20-я серия о нацистской программе истребления евреев, которую показали без перерыва. Это свидетельствует об особом почтении, а название серии — «Геноцид», — указывают на то уникальное место, которое Холокост занял в памяти о войне в США и Западной Европе. Этого не было в 1945 году, когда были освобождены концентрационные лагеря. Фотографии и киноматериалы, снятые в Берген-Бельзене и Бухенвальде, шокировали британскую и американскую аудиторию, но вместо того, чтобы выдвигать на первый план трагедию еврейского народа, они воспринимались как свидетельство того, что нацисты зверствовали в отношении всех без разбора. К тому же, это служило доказательством того, что это была «хорошая война», если использовать фразу, позже популяризированную американским писателем Стадсом Теркелем (Studs Terkel). И только в 1960-х годах, после судебных процессов над Адольфом Эйхманом (Adolf Eichmann) в Иерусалиме в 1961 году и над функционерами более низкого уровня во Франкфурте в 1963-1965 годах, исключительность программы «Эндлёзунг» (Endlösung) — запланированного нацистами «окончательного решения» «еврейской проблемы» — признали аксиомой. Это стало характерной чертой политического дискурса и государственного образования в Западной Германии, особенно после 1969 года, когда социал-демократы покончили с гегемонией консервативных христианских демократов, существовавшей на протяжении двух десятилетий. А в странах, оккупированных нацистами и управляемых их клиентами, постепенно раскрывалась информация о масштабах сотрудничества с оккупантами в реализации программы «Эндлёзунг». Во Франции разоблачения, касавшиеся «мрачных годов», продолжали вызвать разногласия в обществе вплоть до 1980-х годов, которые усиливались на фоне громких судебных процессов, таких как суд над «лионским мясником» Клаусом Барби (Klaus Barbie) в 1987 году. К 1980-м годам в Великобритании и Америке прочно утвердилась идея «хорошей войны» — каждая страна избирательно сосредотачивалась на дорогих их сердцам моментах своей собственной истории. Масштабы борьбы Советской России теперь были признаны, но они не учитывались, кода шла речь о том, как была достигнута победа в этой войне. Но после распада СССР в 1991 году появились новые точки зрения не только в отношении холодной войны, но в отношении мировой войны, из кровавых недр которой эта холодная война вышла. В 1990-е годы настроение Америки было триумфалистским. Сознание того, что вместо «биполярности» теперь существует «однополярность», укрепила веру в то, что 1941-1945 годы были платформой для «века Америки». В 1998 году телеведущий Том Брокоу в своей книге «Величайшее поколение» (The Greatest Generation) помог увековечить американских солдат в качестве людей, выигравших войну. Но в начале 1990-х годов также произошло массовое рассекречивание советских архивов. Это повысило информированность Запада в том, что касалось Восточного фронта, например, благодаря бестселлерам Энтони Бивора (Antony Beevor) «Сталинград» (Stalingrad, 1998) и «Берлин: падение» (Berlin: The Downfall, 2002), а также серии фильмов и книге Ричарда Овери (Richard Overy) «Война в России» (Russia's War, 1997). В предисловии Овери написал: «Теперь мало кто будет оспаривать мнение о том, что военные действия Советского Союза были самым важным фактором, хотя и не единственным, в победе над Германией». Но, добавил он, споры «теперь ведутся о том, как Советский Союз одержал эту победу», и в этом вопросе «единого мнения нет». Разоблачительные материалы из советских архивов были «обоюдоострыми». Стали яснее не только героизм и стойкость миллионов советских граждан, но и преступления, совершенные многими из них от имени сталинского режима. Дисциплина поддерживалась приказами расстреливать солдат, дезертировавших или сдавшихся в плен, и лишать их семьи государственных пособий. Были сформированы «заградотряды», вооруженные пулеметами, чтобы расстреливать тех, кто отступал. Потом был массовый расстрел в Катыни. Подтверждением вины Сталина и его окружения в массовом расстреле около 20 тысяч польских офицеров и представителей интеллигенции стала публикация приказа о расстреле от 5 марта 1940 года, подписанного советским руководством. Это, наконец, позволило опровергнуть яростные заявления, сделанные Сталины в 1943 году о том, что этот расстрел является делом рук нацистов. Во время военного союза с СССР Черчилль и Рузвельт это заявление публично не оспаривали, хотя ни один из них не сомневался в истинных фактах. Министерство иностранных дел хранило это дипломатическое молчание на протяжении всей холодной войны, пока не оказалось в неловкой ситуации 1989 году, в период гласности Михаила Горбачева, когда русские признали вину СССР. Не менее тревожными были исторические контр-нарративы из бывшей советской империи, освобожденной революциями, прошедшими в 1989 в странах Восточной Европы. Поскольку Советы заморозили или исказили исторические исследования и преподавание, события 1989 года позволили как следует изучить не только холодную войну, но и события, связанные с Первой мировой войной. (Только представьте себе, что в 1990-х годах мы в Британии внезапно смогли свободно и с открытыми архивами обсудить наше прошлое со времен Ллойда Джорджа, когда была раскрыта информация о миллионах смертей). После 1917 года Финляндия, Польша и прибалтийские страны вели кровопролитные войны за независимость от России. Затем, во время Второй мировой войны, эти государства стали трофеями в битве нацистской Германии и СССР за региональное господство. Гитлеровская оккупация, хотя и была зверской по характеру, продолжалась всего несколько лет. А советские репрессии длились почти полвека. И в «войнах памяти», которые бушевали по всему региону с 1990-х годов, в доминирующей концепции о войне сталинская Россия считалась хищником, сопоставимым с гитлеровской Германией или того хуже. В качестве примера возьмем «Бронзового солдата» в Таллине. Этот двухметровый памятник солдату в красноармейской форме был установлен в центре столицы Эстонии советскими властями в 1944 году в память об «освободителях Таллина». Но после освобождения Эстонии от этих «освободителей» в 1991 году «Бронзовый солдат» стал предметом споров — националисты выступали против него, а русское меньшинство считало его талисманом. В конце концов, после беспорядков, происходивших в апреле 2007 года, памятник перенесли на военное кладбище на окраине города. Вместо этого в 2009 году на таллинской площади Свободы была установлена колонна Победы, чтобы почтить память четырех тысяч эстонцев, погибших в войне за независимость от власти России в 1918-1920 годах. Это, наконец, позволило реализовать проект, начатый в 1930-х годах, но запрещенный в годы советской власти. Это была лишь одна из многих «войн памятников», которые шли в странах Балтии задолго до того, как в прошлом году памятник Эдварду Колстону (Edward Colston, работорговец XVII века — прим. перев.) сбросили в Бристольскую гавань. Запад не особо интересовался подобными историями, но в 2010 году американский историк Тимоти Снайдер (Timothy Snyder) привлек всеобщее внимание своей книгой «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным» (Bloodlands: Europe between Hitler and Stalin) о 14 миллионах мирных жителей, которые страдали от голода, были расстреляны и отравлены газом в Польше, Украине и Прибалтике в период с 1933 по 1945 год. Снайдер не утверждал о прямом моральном равенстве двух режимов, и он отметил, что около двух третей этих людей погибли по вине нацистской Германии. Но, объединив Гитлера и Сталина в одной книге как массовых убийц, напомнив англоязычным читателям о голоде, который Сталин устроил украинцам в 1933 году, и этим простым, леденящим душу названием «Кровавые земли», Снайдер нанес эти восточноевропейские районы массового истребления людей на ментальную карту Запада. Однако любой намек на приравнивание двух режимов наталкивался на растущее в Европейском союзе убеждение в том, что в эпоху после окончания холодной войны важнейшим элементом «принадлежности к Европе», «европейства», является память о Холокосте. Геноцид евреев представлял собой абсолютное зло, при сравнении с которым можно определять терпимость и разнообразие в качестве отличительных ценностей современной западной демократии. В 1990-е годы ЕС призвал государства-члены утвердить годовщину освобождения Освенцима, 27 января, в качестве Дня памяти жертв Холокоста. В 1993 году был открыт Музей Холокоста в Вашингтоне. За этим последовало открытие подобных музеев или мемориалов по всей Америке и Европе (а в Берлине — рядом с Бранденбургскими воротами). Так что на Западе Холокост стали считать, как выразились социологи Даниэль Леви (Daniel Levy) и Натан Шнайдер (Natan Sznaider) «уникальным по отношению к прошлому и универсальным для будущего». Другими словами, «Холокост прошлого — это то, что произошло преимущественно с евреями, а Холокост будущего может произойти с кем угодно». Однако многие в Восточной Европе выразили несогласие. В Пражской декларации 2008 года о совести Европы и коммунизме (The 2008 Prague Declaration on European Conscience and Communism) содержался призыв «признать, что многие преступления, совершенные во имя коммунизма, должны оцениваться как преступления против человечности, служащие предупреждением для будущих поколений, точно так же, как нацистские преступления оценивались во время Нюрнбергского процесса». Подтверждение документами злодеяний коммунистических режимов и память об их жертвах стали вопросом первостепенной важности в Восточной Европе, которой не позволялось отодвигать на задний план увековечение памяти жертв Холокоста. Как сказала польская писательница Мария Янион (Maria Janion), когда ее страна вступила в ЕС: «В Европу… да, но с нашими мертвыми». Учитывая такое огромное расхождение позиций между востоком и западом, не может быть никакой «общей европейской памяти» о Второй мировой войне или, уж точно, о Первой.
«Кровавые земли» занимают центральное место и в новой работе Шона МакМикина (Sean McMeekin) «Сталинская война» (Stalin's War), в начале которой написано, что она посвящается «Жертвам». На 800 страницах текста, основанного на обширных международных исследованиях архивных материалов, он анализирует советскую политику в жанре резкой прозы. Его цель состоит в том, чтобы оспорить то, что в англоязычной литературе «глобальный конфликт 1939-1945 годов всегда был войной Гитлера», сосредоточив внимание на фюрере как «злодее, который придает борьбе смысл». Однако даже в Восточной Европе, не говоря уже о всей Азии, где Третий рейх не был воюющей стороной, «агрессия Германии оставила после себя гораздо меньший след, чем агрессия Сталина», которая оставила после себя наследие, десятилетиями сохраняющееся в Китае, Северной Корее и Вьетнаме. Макмикин признает, что «сводить воедино все войны, проходившие на земном шаре в период между японским вторжением в Маньчжурию в сентябре 1931 года и окончательной капитуляцией Японии в сентябре 1945 года, всегда было большим преувеличением», и что «еще большим преувеличением является обвинение во всех этих войнах одного человека». Но, продолжает он, «если мы действительно хотим найти общую, связующую нить, было бы гораздо разумнее выбрать кого-то, кто во время всех этих событий был жив и находился у власти». Название «Сталинская война» должно означать глобальную войну. Маловероятно, что все читатели Макмикина поверят его широкой интерпретации. Он склоняется к мнению, которое было широко распространено среди консервативных американцев в 1941 году, что было бы лучше позволить Гитлеру и Сталину самим воевать до конца, и размышляет о том, мог ли исход «быть намного хуже, чем то, что произошло». Особенно едко он отзывается о предоставлении Советам помощи по Ленд-лизу без каких-либо условий. Он обвиняет Черчилля в том, что тот «сделал все возможное, чтобы вооружить Сталина» в 1941 году «в ущерб собственным потребностям Британии, находившейся в военное время в отчаянном положении», называя это «импульсивным решением, столь же бескорыстным, сколь и стратегически безрассудным». И он удачно использует результаты подробных исследований военных историков, демонстрирующие, что влияние танков и самолетов союзников на Восточном фронте было более значительным, чем признавали советские историки, с обычным энтузиазмом делая вывод, что «непреложным историческим фактом является то, что одержать победу в битве под Сталинградом помог англо-американский капитализм». Однако на страницах книги Филлипса Пейсона О'Брайена (Phillips Payson O'Brien) «Как была выиграна война» (How the War was Won), опубликованной в 2015 году и несправедливо обделенной вниманием, масштаб сталинской войны выглядит намного меньше. Он начинает с поразительных слов: «Во Второй мировой войне не было решающих сражений». (Вот так. Можно забыть о битвах под Сталинградом, Курском и уж точно при эль-Аламейне). Потери в этих «великих» сражениях составили «ничтожный» процент от производства боеприпасов в нацистской Германии. В случае Германии и Японии, Великобритании и Америки (но не СССР) «по крайней мере, две трети ежегодных конструкторских работ во время войны осуществлялись с целью производства оружия для ведения боя в воздухе и на море». Воздух и море являются тем, что О'Брайен называет «супер-полем боя», охватывающим тысячи километров и указывающим на незначительную роль наземной войны. Именно здесь, утверждает он, была выиграна война, потому что «единственный способ „выиграть" войну — это остановить передвижение потивника». Это, добавляет он, было в основном достигнуто до начала боев на полях сражений, на трех важнейших этапах — подготовка к производству, производство и развертывание. В качестве классического примера подготовки производства он выделяет воздушную и подводную кампанию США в Тихом океане, которая помешала Японии использовать свои огромные ресурсы в 1941-1942 годах, особенно нефти из голландской Ост-Индии. Бомбардировки немецких и японских транспортных систем, особенно железнодорожных, также оказали разрушительное воздействие на поток сырья на заводы в 1944-1945 годах. Кроме того, эти воздушные налеты затронули само производство, повредив ключевые заводы, а также географически рассредоточив заводы — даже под землей. В случае с Японией командование американских ВВС перестало требовать осуществлять прицельные бомбардировки, выбирая в качестве мишеней целые города. В результате бомбардировки Токио погибло около 100 тысяч человек, что больше, чем от взрыва атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. И огромное количество военной техники, предметов снабжения и личного состава было уничтожено в ходе воздушных атак союзников во время попыток перебросить их на германский и японский фронты. К концу 1944 года, утверждает О'Брайен, эти потери стали «катастрофическими», фактически лишив войска стран «Оси» возможности двигаться. Яростный ревизионизм О'Брайена был воспринят всерьез даже специалистами по военным действиям советских войск. Но, как заметил один из них, Марк Харрисон (Mark Harrison), есть опасность того, что автор книги «Как была выиграна война» неоправданно вычеркнет Восточный фронт из истории. «Движение и территория тесно связаны,… где-то должно было налажено производство технических боевых средств». Германия и Япония воевали с целью захвата территорий. У союзников ее уже было много. У американцев — в виде своих обширных территорий от Атлантики до Тихого океана, настолько безопасных, что за всю войну в результате действий противника на континентальной части США погибло всего шесть человек. У британцев — за счет стран, входивших в глобальную морскую империю, отношения с которыми были натянутыми, но никогда не разрывались, а также, что особенно важно, потому, что в 1940 году сама Британия не капитулировала. Поскольку путь подвоза из «Арсенала демократии» Рузвельта был защищен от подводных лодок, к концу 1943 года Британия стала важнейшей базой для американских сил (воздушной, морской и наземной), использовавшейся для нанесения ударов по гитлеровскому рейху. Без «Острова Черчилля» США, наверное, предпочли бы изоляционизм в духе стратегии «американской крепости». Признание территориального императива, то есть, склонности к защите своих территорий, проливает иной свет и на то, что Макмикин называет «англо-американской щедростью и наивностью» при оказании помощи СССР в виде поставок. То, что Советский Союз не потерпел поражения и выстоял в 1941-1942 годы, дало Черчиллю и Рузвельту крайне необходимое время и обеспечило безопасность для наращивания своего производства и размещения его в ключевых точках во время мировой войны. А сражающийся Сталин с максимальной пользой использовал свои собственные ресурсы, местность и особенно рабочую силу, которые он, будучи жестоким диктатором, мог тратить с неприличной расточительностью до самого Берлина. Все это, разумеется, не снимает вопросов, которые задает Макмикин о том, могли ли союзники оказывать помощь на дополнительных условиях, потребовав взамен чего-то большего, или почему Рузвельт и Черчилль так верили в Сталина. Но истина здесь находится на более глубоком уровне. Власть, как и природа, не терпит пустоты. При крахе одного великого государства обычно возникает пространство для подъема другого. Ценой того, как была одержана победа союзников, отчасти была советизированная Восточная Европа. Это остается одним из вызывающих беспокойство нравственных вопросов о «хорошей войне».
Загрузка...
Загрузка...
