0
Признаки «кражи государства» в Латвии существуют, но сама «кража государства» в уголовном праве четко не определена. Расследование и доказательство таких преступления также затруднено. Тот факт, что термин бюрократов Организации по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР) «state capture» у нас переводят неточно, как «кражу государства», симптоматичен. Ведь украсть что-либо звучит гораздо более аморально, чем захватить. К тому же, если говорить о технической стороне термина «state capture», речь может идти о «захвате заложников». То есть государство держат в заложниках, вынуждая удовлетворять потребности захватчика. Если же говорить о «краже», это измерение теряется в пользу убеждения, будто прежде государство кому-то принадлежало. А потом под покровом ночи явились парни в черным масках и теннисных кедах, которые сунули это самое государство в мешок и унесли. Вместо него осталось что-то совсем другое — какая-то подделка или пустышка, которая, возможно, выглядит как Латвия, но в действительности таковой не является. Короче, «кража государства» у нас — не юридический или политологический термин, а идеологема. По сути в этом ничего плохого нет. Антрополог Клиффорд Гирц уже давно писал, что идеология как культурная система в качестве описания реальности ничуть не хуже науки. Просто она выполняет другие задачи: наука пытается нейтрально и подробно описать, а идеология работает с яркими образами и метафорами — с «империями зла» и «Yes We Can!». В этом плане «украденное государство» — хороший лозунг для наращивания политической капитализации. Да и парламентская комиссия по расследованию для этого — подходящая платформа. Другой вопрос, что эта идеологема сшита уже по уже имеющимся лекалам. В конце концов, еще с восстановления независимости в Латвии звучат две довольно радикальные позиции, согласно которым существующее ныне Латвийское государство — «ненастоящее»: еще в 1990-е годы что-то пошло совсем не так, и вместо настоящей Латвии обществу втюхали нечто совершенно другое. Чтобы исправить эти ошибки, нам надо очистить весь стол, вернуться назад в «нулевой час», и лишь тогда будет возможна настоящая Латвии. Речь, прежде всего, о позиции, согласно которой Латвия, благодаря американцам и прочим масонам, насильственно оторвана от своего «естественного» биотопа российского влияния, поэтому все дальнейшее развитие было искусственным и неудачным. Латвия утратила свой «суверенитет», ведь истинно суверенной Латвии неизбежно пришлось бы походить на Армению или Молдавию. Согласно второй позиции, декларация 4 Мая вообще была предательством истинной Латвии и латышского народа, ведь после этого у власти остались чекисты и коммунисты. Эти последние не произвели достаточную деколонизацию (в смысле вагонов), поэтому сегодняшняя Латвии выросла генетически дефективной. В угоду глобальной элите она утратила истинную латышскость. Обе эти позиции открыто формулируют только радикалы, но иногда они весьма сильно пробиваются и в «официальные» политические круги, где у них очень много скрытых сторонников. Эти, на первый взгляд, противоположные позиции объединяет одно обстоятельство. А именно: чтобы реализовать мечты о возвращении в «нулевой час», пришлось бы радикально изменить основы, на которых строилась реальная Латвия, какой мы ее знаем: Латвия как страна ЕС и НАТО с открытой, в основном, ориентированной на Запад и не слишком социально влиятельной рыночной экономикой, с латышской национальной культурной средой, которая, несмотря на многие эксцессы и неприятности, все-таки мирно уживается с присутствием разных языков и культур. Разумеется, эти параметры не высечены на камне. При достаточной политической тяге их возможно изменить. Но не стоит воображать, что для этого хватило бы нескольких быстрых, косметических исправлений. Латвию можно орбанизировать, путинизировать или качинизировать, но это будет означать радикальный разрыв в прежнем развитии страны. Ради любых подобных перестроек важно поддерживать уверенность, что нынешнее Латвийское государство — принципиально неправильное, что в нем есть что-то фундаментально ошибочное. Вестники «украденного государства», несомненно, подбрасывают в такой ход мысли своих дровишек. Коррупция и скрытое присвоение общественных ресурсов, к сожалению, является реальностью. Но есть разница, бороться ли с ней, укрепляя независимость правоохранительных органов, или организуя популистские кампании, которые подрывают репутацию страны и поддерживают точку зрения, будто государство действительно «украдено» и находится у кого-то в кармане. И это вопреки очевидному факту, что, по большому счету, латвийскую политику все же определяют избранные гражданами должностные лица. У меня нет ни малейших иллюзий насчет того, какое воздействие на латвийскую политику оказали действия Айвара Лембергса. Но не меньше сомнений вызывает стратегия, согласно которой, будучи не в силах победить его при помощи конституционной процедуры выборов, противники Лембергса трубят по всему миру, что «украдены» также и прокуратура, и президент, и вообще любой, кто не готов любыми средствами засадить Лембергса в тюрьму. Если в подобной риторике критерием «украденности государства» является свобода Лембергса, вряд ли в демократическом и правовом государстве это можно считать хорошей идеей. Какими бы патриотичными мотивами ни руководствовались борцы с Лембергсом. Я хорошо осознаю, что влияние любых нормативных текстов на мысли и дела политиков ничтожно. С приближением запланированного на следующий год времени политического спаривания политики в своих методах становятся все менее разборчивыми. Поэтому единственный совет, который я могу дать новым борцам против кражи государства, будет позаимствован у классика латышских политтехнологий Марциса Бендикса. Он в свою очередь процитировал совет героини Мишель Пфайффер начинающему наркоторговцу Тони из фильма «Лицо со шрамом». Цитата представляет собой максиму, которую следует соблюдать политику: «Не нюхай то, чем торгуешь». Иными словами, если не можешь не торговать политическими наркотиками, то хотя бы не верь собственной пропаганде. Иначе, совсем как в случае Тони Монтаны, пострадают и торговцы, и потребители.
