0
Октябрьская революция опрокинула правящий режим и отняла власть у его лидеров. Это угрожает самой идее политической стабильности, которая стала визитной карточкой Путина, пишет эксперт по России Мартин Краг. В октябре 2016 года состоялось собрание высшего органа безопасности России, так называемого Совета безопасности, чтобы обсудить вопрос, относящийся к жизненно важным национальным интересам. Западные правительства и службы разведки, как утверждалось в заключительном докладе, пытаются, ведя «целенаправленную деструктивную активность», достичь своих «геополитических целей» и выполнить «антироссийские задачи» путем «фальсификации» известных фактов. Без углубления в дальнейшие детали там объяснялось, как русская история стала полем битвы в рамках идущей информационной войны, где в особенности окружили вниманием одну тему: русскую революцию 1917 года. И 1917 год, который начался с краха царской власти в феврале и закончился захватом власти большевиками в октябре, и распад Советского Союза в 1991 году нынешний президент России Владимир Путин объявил негативными событиями в истории страны. Лидер революции большевик Владимир Ленин разрушил, по мнению Путина, империю и разместил под Россией «атомную бомбу», которой суждено было взорваться семьюдесятью годами позже, вылившись в «самую масштабную геополитическую катастрофу» XX века. В обоих случаях речь идет о силах, которые опрокидывают правящий режим и отнимают власть у его лидера, что представляет собой угрозу самой идее политической стабильности, ставшей визитной карточкой Путина. По этой причине никого не должно удивлять, что политтехнологи Кремля в январе 2017 года проинструктировали государственные СМИ уделять минимальное внимание памяти русской революции — событию, которое в советскую эпоху было ключевым праздником. Нервозность российских властей в связи с напоминаниями о событии, которое произошло сто лет назад, может показаться нелогичной, но в своем политическом контексте она вполне понятна. Русская история, объявил Путин, должна представлять собой источник национальной гордости и патриотизма. Идея о российском великодержавии в этом контексте становится центральной, но представление Путина о таком руководстве страной не может опираться ни на 1917, ни на 1991 год. По мнению российского президента, эти два события объясняются тем, что в обоих случаях власть правящих элит ослабела, что в свою очередь использовали враги страны, чтобы продвинуть свои позиции и подорвать политическую, экономическую и географическую неприкосновенность России. Явственно заметно, какое политическое значение могут иметь в современной России отдельные события, случившиеся в далеком прошлом. Но путинская великая держава, как отмечает Михаил Зыгарь в своей статье «Путину нравится притворяться, что 1917 никогда не было» (Putin likes to pretend 1917 never happened, The Atlantic, 1/4 2017), — в первую очередь виртуальная, и у нее нет реальной хронологической и исторической опоры. Русскому народу необходимо праздновать свои победы, укреплять традиции и помнить моменты чести, такие как победа над Адольфом Гитлером в 1945 году, российское православие, независимость, ядерное оружие, спутники, космонавты на околоземной орбите, успехи в спорте и науке — короче говоря, все, что обосновывает претензии России на уважение в качестве плодотворной сверхдержавы. Мир, в котором телестанции западного мира передают четырехчастный документальный фильм Оливера Стоуна о Путине, в котором Time размещает его портрет на обложке в качестве «Человека года» и где Россия непременно занимает место за столом переговоров по всем вопросам начиная от Северной Кореи и заканчивая Сирией, — это именно тот мир, к которому в первую очередь и стремится Путин. Исторические эпизоды государственного коллапса и смены режима в этом националистическом нарративе нежелательны, поскольку у них есть тенденция подрывать один из важнейших компонентов мифотворчества нынешнего режима, а также ставить под сомнение его историко-политические излишества. «Год 1917, — как указывает русский аналитик Федор Крашенинников, — самый неудобный год русской истории для обсуждения и осмысления в современных условиях» («Ведомости», 1/11 2016). 1917 год русской революции всегда имел политическое значение для лидеров в Кремле, и 7 ноября — день, когда Ленин взял власть, по новому календарю, — стал политически заряженной датой. Во времена Иосифа Сталина, Никиты Хрущева и Леонида Брежнева этот день традиционно праздновался, чтобы напомнить советскому народу об исторической роли коммунистической партии как мощной и научно-обоснованной силы, перед 70-летием же даты в 1987 году этот нарратив представлялся уже совершенно оторванным от реальности в свете «гласности» Горбачева, которая больше, чем что-либо еще, обнажила семь десятилетий некомпетентности советских лидеров и их преступлений против прав человека. Классический кадр со всемогущим Политбюро, собравшимся над мавзолеем Ленина, когда партийная элита стоит на символическом расстоянии от марширующего народа, не вызывал доверия у граждан, которые из газет могли все больше узнавать о новых разоблачениях и ранее засекреченных темах вроде гражданской войны, голода, концлагерей и большого террора 1937-1938 годов. Поэтому Борису Ельцину было нетрудно перед 90-летним юбилеем переименовать праздничный день 7 ноября в День согласия и примирения в попытке объединить и «десоветизировать» расколотое русское общество. Владимир Путин хочет воспользоваться советской традицией в ее обновленной форме. Отсутствует спонсируемый государством культ личности Ленина и революции как таковой; также пустота зияет на месте свойственного эпохе гласности интереса к независимым историческим исследованиям, общественному обсуждению сложных эпизодов истории страны и критическому разбору современного политического правления. При Путине вместо этого стал использоваться анахроничный синтез, основывающийся на идее всеобъемлющей преемственности, тянущейся от эпохи царской власти к советскому периоду, а затем, наконец, и к посткоммунистической эпохе. Как заметил мой коллега историк Игорь Торбаков, подобный этатизм опирается на три столпа: идею о российском великодержавии, политическую стабильность и объединение общества вокруг лидера страны. В общем, это настоящая идеологическая антитеза таким явлениям, как революция и смена режима (Utrikesmagasinet, 9/32017). В 2004 году вполне точную дату праздника 7 ноября заменили на 4 ноября, объявив это днем национального единства в честь изгнания польских захватчиков из Москвы в 1612 году, когда завершилась эпоха Смуты. Осенью 2016 года Совет безопасности России собрался, чтобы проанализировать значение столетнего юбилея революционного 1917 года, что и стало подтверждением того, что тема имеет значение для правящей элиты с точки зрения политической безопасности. Российская история, согласно официальной версии, — это слишком важный предмет, чтобы позволить независимым академикам его изучать и обсуждать с общественностью. В России и на международной арене Владимир Путин позиционирует себя как контрреволюционного политика и противника так называемых цветных революций, то есть смен режима, поддерживаемых США и «лакеями Вашингтона» в пределах и вне российских границ (например, ЕС, правозащитными организациями и либеральными аналитическими центрами). Военная поддержка Башара Асада в первую очередь направлена на то, чтобы сохранить статус-кво центральной власти и помочь ей удержать бразды правления, а главным основанием для нападения на Украину было стремление показать как украинцам, так и русским, что любые попытки демократизации и интеграции с Западом обречены на провал. Революции, как в истории, так и сейчас, в этом отношении — совершенно не желательный феномен, имеющий обширные последствия для политики безопасности. Русская революция стоит в центре не только российской, но и всемирной истории. Русская революция 1917 года и коллапс советской системы семью десятилетиями позднее были событиями, которые в ряде отношений сформировали наш нынешний мир. Продолжающийся с 2014 года вооруженный конфликт на Украине и геополитическая напряженность в Восточной Европе иллюстрируют, что их последствия до сих пор полностью не улажены. Война между Арменией и Азербайджаном в Нагорном Карабахе, а также поддерживаемые Россией сепаратистские режимы в Приднестровье в Молдавии и в грузинских Абхазии и Южной Осетии, напоминают о том, что развал империи часто сопровождается боями за территорию и контроль. После десятилетий диктатуры и коммунистического правления общества Центральной и Восточной Европы пережили резкий и нередко травматичный переход от плановой к рыночной экономике. В процессе этого формировались и продолжают формироваться новые национальные идентичности; извилистый путь России в тени XX столетия — не исключение и тоже отражает этот опыт. Мартин Краг (Martin Kragh) — руководитель российской и евразийской программы в шведском Институте внешней политики, доцент Института изучения России и Евразии при Уппсальском университете.
