1
Пыталась ли когда-будь действующая администрация США зафиксировать поэтапно и скрупулезно все нюансы своей стратегии и подходов в отношении Ирана? И возможна ли в принципе подобная классификация? И если попытаться это сделать, то с какими неизвестными придется иметь дело? Вся глубина познаний США и американцев относительно Ирана покоится на следующем: Иран — игрок крайне непредсказуемый и непокладистый. Исходя из такого видения, американские стратеги находят много общего между Ираном и другим азиатским государством. Так, они часто вспоминают, как вьетнамцы смогли одержать верх и над японцами, и над Кореей, и над Китаем, и над Францией, и над самой Америкой, всего лишь при помощи партизанской войны. Благодаря ряду факторов добиться хотя бы военной победы над Ираном, да и просто воевать с ним — задача крайне тяжелая. Серьезным препятствием станет обширная территория страны, ее горный рельеф и высокий боевой дух армии, которая помнит свое героическое прошлое (по всей видимости, речь идет о событиях Ирано-иракской войны 1980-88 годов, прим. перев.). Существующие между двумя странами противоречия военным путем не разрешатся, а напротив, еще больше запутаются, и военно-политическое противостояние станет еще более серьезным. Ведь Иран, даже если и серьезно ослабнет в войне, уже точно не сойдет с пути укрепления отношений с Россией, и, возможно, Китаем, и со временем снова превратится в серьезную помеху для западных интересов и западных планов в регионе. Да и сами американцы, кажется, не рассматривают подобный военный план развития событий серьезно, только если не последуют провокации со стороны самого Ирана. Но Иран сейчас и не дает такого повода: он остается в «ядерной сделке», несмотря на выход из нее самих США, он продолжает, очевидно, политическое взаимодействие с Европой и с так называемым «международным сообществом». И для последнего некие «ядерные приготовления» Ирана, о которых постоянно твердит Вашингтон, не являются весомым аргументом. К тому же едва ли какой-нибудь разумный политический лидер будет считать военную альтернативу эффективным способом решения проблемы. Тем более проблемы ирано-американских отношений, которые из чисто политических перешли в некую «философскую» плоскость. Так называемая «ядерная программа» Ирана — это только внешняя часть этих противоречий. И в случае реального военного столкновения, когда противоречия лежат на таком глубинно-философском уровне, несомненно, можно добиться быстрой военной победы, но это еще не будет победой реальной, и не будет означать устранения существующего ирано-американского противоречия: это просто загонит его вглубь. Ирано-американское противостояние, пускай и в несколько меньшем масштабе, но напоминает холодную войну Москвы и Вашингтона. Исследовал этот советско-американский конфликт знаменитый американский советолог Джордж Кеннан: и именно он разработал стратегию противостояния Запада Кремлю и, в целом, «советской организации» общества и коммунизму. Кеннан был тоже убежден, что проблема «Советов» и коммунизма не имеет военного решения, ибо устои советского общества возникли не на пустом месте, а имели глубокие исторические корни. Кеннан активно призывал в 50-е — 60-е годы ХХ столетия американских политиков к терпению и убеждал их в том, что решение советской проблемы обязательно состоится, пускай в отдаленной перспективе. Подобное может совершиться, считал Кеннан, благодаря стратегии, которую он называл тотальным сдерживанием (англ., containment). В это понятие он вкладывал смысл далеко не только военного сдерживания, но сдерживания и по всем прочим направлениям — и в политическом, и в экономическом. Кеннан был убежден, что у Советов есть свои глубинные трудности, и США должны вывести эти трудности на чистую воду. В своих работах он часто использовал термин «frustrate», в который он вкладывал многозначный смысл. Действительно, этот англоязычный термин может подразумевать широкий спектр значений — от полного истощения до полного крушения всех усилий и надежд. Постоянное усиление противоречий и тотального противодействия, создание атмосферы постоянной угрозы, как военной, так и экономической — это основы подходов Кеннана к проблеме противодействия идеологическим противникам США. Весьма возможно, стратегия США в отношении Ирана тоже находится под влиянием размышлений и выводов, к которым когда-то пришел Джордж Кеннан. Все представители американской администрации — и те, кто допускал взаимодействие с Ираном (Клинтон и Обама), и те, кто предусматривал противостояние (Буш-старший, Буш-младший и Трамп) — все они исходили из принципов усиления противоречий, военного и экономического давления и необходимости «сокрушить» оппонента, сделать все его усилия тщетными. Многие убеждены, что американская политологическая и дипломатическая мысль пока так и не предложила «второго Джорджа Кеннана», который развил бы дальше это теоретическое наследие и применил бы его к внешней политике США уже в нынешних условиях. Начиная приблизительно с 2008 года, политика США и их поведение в отношении Ирана имела много общего с предложениями Кеннана. Все американские правительства, которым приходилось иметь дело с Исламской Республикой Иран, вели себя в целом одинаково. И воспринимали Иран одинаково. Различие в подходах между администрацией Клинтона и Трампа — лишь в процентах того давление, которое и та и другая оказывали на Иран. Равно как и различие между администрацией Никсона и Рейгана в их отношении к СССР и коммунизму — тоже лишь в степени давления, которое как тот, так и другой, оказывали на СССР. В своих внешнеполитических документах американцы описали три возможных результата давления на тех, кому им приходится противостоять. Эти три результата можно увидеть на примерах Румынии, Советского Союза и Китая, утверждали они. Попытаемся кратко изложить их ниже. А) Пример первый — Румыния. Появление в СССР в 1985 году такого лидера, как Горбачев, его выступления, в которых он поднимал новые, не свойственные прежним руководителям сюжеты, совершенно неожиданно «пробудили из апатии», которой он прежде пребывал, народ соседней Румынии. 42 года страной управляла Румынская компартия: основными результатами ее правления стали, как многие утверждали, «повсеместная неэффективность администрирования» и «тотальная коррупция». В июле 1989 года один из диссидентствующих кальвинистских священников румынского города Темишоара, где проживало преимущественно венгерское меньшинство, в своей проповеди впервые стал открыто изобличать ту самую «неэффективность администрации» и «повсеместную коррупцию». И хотя выступления проповедника, этнического венгра, были также адресованы проживающим здесь венграм, содержание их стремительно стало известно и очень многим по всей Румынии. Этот венгерский проповедник Ласло Тёкеш был незамедлительно арестован и сослан в отдаленное поселение, но это не помогло властям предотвратить дальнейшее развитие событий. И всю Румынию вскоре охватили массовые выступления, забастовки и протесты. А еще спустя шесть месяцев политический кризис в Румынии достиг пика: генеральный секретарь Коммунистической партии Румынии Николае Чаушеску был свергнут, затем схвачен при попытке покинуть страну и незамедлительно предан суду. Так называемый суд длился всего три дня, и 25 декабря 1989 года в праздник Рождества он был казнен. Убийство политического лидера без суда и следствия произошло при молчаливом согласии Запада, который так любил выступать за права человека…
При анализе «румынского опыта» важны три следующих обстоятельства. 1) Протестующие в Румынии видели корень всех проблем и бед лично в Чаушеску и его супруге Елене. Его свержение, а затем физическая расправа, как они полагали, должны будут разрешить все проблемы. 2) Разведывательный аппарат и службы безопасности Румынии также оказались подвержены «массовой, коллективной, бессознательной» истерии и тоже посчитали виновными во всех бедах двух упомянутых лиц. Им тоже нужна была некая яркая искра, одно знаковое имя или знаковое событие, чтобы они впоследствии присоединились к так называемым «повстанцам». 3) Румынский народ прожил 42 года в суровых тяготах и лишениях, пока руководство страны пыталось путем жесткой экономии заложить в стране основы «светлого» социалистического будущего. А аппарат безопасности страны, как оказалось, не имел никакого опыта противодействия массовым протестам и попросту оказался в растерянности. Стремительное распространение протестов и выступлений застало их врасплох. А народ же главной мишенью своих протестов сделал не систему, и не сами службы безопасности, а конкретного политического деятеля — потому его устранение оказалось так легко совершить. Другое дело, что свержение Чаушеску повлекло за собой демонтаж в стране всей коммунистической системы. Б) Пример второй — Советский Союз. Здесь ситуация в корне отличалась от румынской. Здесь уже необходимо было противопоставить народ системе, очень мощной политически и экономически, к тому же обладавшей значительными технологическими возможностями. Всего этого не было ни у центральной власти в Румынии, ни у служб ее безопасности. И потому акцент был сделан на другом — не на диктаторских полномочиях политических лидеров, составлявших Политбюро, и не на отсутствии в стране свобод, а на различиях в возможностях и доступе к благам. Большинство населения СССР не обладало таким доступом к благам, как например представители власти и к ней приближенные. К примеру, все обычные граждане страны должны были порядка семи лет простаивать в очереди на покупку самого обычного советского автомобиля «Москвич» или же имели право на приобретение в год только одной пары обуви. Оказалось очень легко обвинить правящую элиту в том, что она в отличие от простого народа якобы «купается в роскоши» и «имеет собственные виллы» на черноморском побережье.
Средоточием власти были 25 членов Политбюро, представлявшие заметную часть партийной верхушки, силы безопасности, высшее военное командование, и в некоторой степени научно-технологические кадры. Однако появление на политическом Олимпе фигуры Горбачева резко обострило все структурные противоречия, накопившиеся как в административном аппарате, так и в самом обществе — обострило настолько, что само дальнейшее существование системы было поставлено под вопрос. Все вдруг стали задаваться вопросом, который еще каких-то десять лет назад даже не возникал у большинства советских людей — почему в стране, где есть десять тысяч межконтинентальных ракет и самые передовые в мире военные технологии, возникают постоянные перебои с продовольственными товарами. Как отмечал, пытаясь объяснить данный феномен, довольно известный историк и советолог Пол Кеннеди, советские руководители не смогли сбалансированно выполнять обязательства по сохранению системы, с одной стороны, и перед собственными гражданами — с другой. Сами советские люди знали обо всех этих недостатках: неэффективность управления, коррупция, разделение общества на «своих и чужих» при распределении благ. Но почти никто не считал разумным с этим бороться — кто-то принимал это как данность, а кто-то вместо борьбы пытался приспособиться к этому и даже извлекать из этого выгоду. Итак, «опыт Советского Союза» также позволяет отметить три важные особенности: 1) Люди знали, что в недостатках виновата система, а не отдельные конкретные личности. Но не выступали открыто против системы — с системой бороться сложнее, чем против конкретных «виновных». 2) Благодаря Горбачеву все скрытые противоречия советского строя стали достоянием так называемой «гласности»: чуть ли не каждый теперь считал своим долгом поддержать начинания Горбачева, и советское общество стало переживать некий «бум» общественных организаций. В обществе, где ранее была только одна-единственная организующая сила — Компартия — теперь как грибы стали расти разного рода «неформальные» организации. И всего лишь через три года после прихода Горбачева к власти о своем существовании заявили примерно 200 тысяч разных организаций, союзов, объединений. И вскоре Горбачев стал олицетворять собой фундаментальное противоречие им же самим затеянных реформ — он оставался лидером Политбюро, то есть сохранял главенство над господствующей политической силой, Компартией, но в то же время, был лидером и для тех, кто выступал против господства партии в общественной жизни. Такой парадокс не мог сохраняться долго. 3) Подобная двусмысленная ситуация привела в итоге к появлению на политической сцене СССР политиков, подобных Ельцину, которые были склонны к радикальным, но в то же время, односторонним выводам. Они признали опыт горбачевских реформ неудачным и потребовали полного демонтажа всей системы. Таким образом, «опыт СССР» заключается не в борьбе с отдельной личностью, а в противостоянии системе. Системе, которая действительно имела признаки эрозии, неэффективности, коррупции, но которую в итоге никто не захотел преобразовывать — решили, что будет проще ее сломать. В) Наконец, опыт третий — Китай. 22 года правления Коммунистической партии Китая (КПК), с 1949 по 1971 годы, в не меньших масштабах, чем в обоих вышеописанных случаях, сопровождались бедностью, лишениями, маргинализацией, неэффективностью управления экономикой, и, конечно, коррупцией. Кроме того, историю коммунистического Китая, на всей ее пока недолгом протяжении, преследовали 2 вызова: первый, внутренний, связанный с той же бедностью, лишениями и неэффективностью управления, и второй, внешний, «вызов у границ», или же, вызов «международно-политический», связанный с СССР — некогда союзником Китая, теперь же его грозным оппонентом. (…)
И китайский опыт также сводится к следующим трем выводам: 1) Разумеется, в КПК знали и о коррупции, и о низкой эффективности управления, однако там ни в коем случае не делали внутренние проблемы и кризисы в партии достоянием общественного обсуждения. Китайские руководители обсуждали проблемы партии и социализма с товарищами по партии, при этом широко используя традиции и верования конфуцианства, и обязательно приходили к консенсусу, не оставляли данные вопросы «открытыми». Болезнь Мао в начале 70-х годах прошлого столетия и его смерть в 1976-м, окончательно сняла ореол «святости» и «непогрешимости» с КПК — в партии возникло несколько фракций, которые начали бороться за центральную всласть. Но это была именно борьба за верховную власть, а не за выживание коммунистической идеологии вообще. И народ увидел, что со смертью лидера у власти отнюдь не исчезла способность находить ответы, ибо эта способность отнюдь не была связана только с одним-единственным человеком. 2) Китайские коммунисты значительно отличались от русских коммунистов тем, что они не до конца следовали классическому учению Маркса — на китайском коммунизме всегда лежала «тень национализма», как и их коммунистическое учение обретало оттенок учения конфуцианства. Дело в том, что китайская компартия ставила принадлежность к нации выше приверженности идеологии. Идеологию можно по-разному толковать, но категорически недопустимо социальное неравенство именно среди китайцев, утверждали они. КПК никогда не выносила свои разногласия на суд общества: с народом китайские коммунисты предпочитали говорить отдельным языком. КПК имела несколько фракций, соответственно, и несколько стратегий по выходу из кризиса, однако за пределами своей партии, то есть, общаясь с простым народом, с иностранными СМИ, китайские коммунисты всегда говорили и писали, что цели и у них, и у народа, и у всей страны одни. (…) 3) Китай пошел на изменение внешней политики, заявив о том, что вхождение в «мировой» (соответственно, несоциалистический) экономический и политический порядок — это стратегия, необходимая для будущего китайского народа. Когда внутри властных структур достигался консенсус, можно было взаимодействовать с остальным миром, поступаясь идеологическими постулатами. В КПК были убеждены, что все должно быть подчинено интересам страны, но не идеологии. Следовательно, Китаю, таким образом, удалось сохранить основы своей политической системы — здесь не произошло кардинальной ломки, как в Румынии и СССР, где начатая КПСС перестройка в итоге смела и КПСС. Экономической и военной сверхдержавой Китай сумел стать, взаимодействуя, сотрудничая, договариваясь с остальным миром, но не подчиняясь ничьему диктату.
Как видим, Америке, чтобы заставить своих наиболее непримиримых соперников играть по своим правилам, подошли следующие схемы: «румынская», когда оказалось достаточно устранить физически только одну политическую фигуру, «советская», при которой пришлось добиваться, при содействии угодных себе лидеров и политиков, демонтажа целой системы. «Китайский» же рецепт не найден до сих пор.А что же рецепт «иранский»? Иран, несомненно, не мог по своим потенциальным и фактическим возможностям быть вровень с КНР или СССР. Но и он представлял для Америки некоторые трудности. Американским стратегам никак не обойтись без учета психологии самих иранцев и иранских властных структур. В целом американцы пытаются следовать тем же рецептам Кеннана, но сценарии и результаты здесь имеют множество переменных. В любом случае логика действий США понятна: ослаблять Иран всеми возможными путями, пытаться не допускать роста уровня материального благосостояния народа, препятствовать иностранным инвестициям в страну, провоцировать неэффективность управления, применяя, в целом, ту же стратегию, которую Кеннан назвал когда-то англоязычным понятием frustration. То есть, необходимо делать все то же, что Кеннан планировал в отношении СССР. Итоги подобной политики применительно к Советскому Союзу стали, по завершении холодной войны, видны всем: выросла военная мощь США (прежде всего, относительная), Америка добилась господства над всей Европой, а не только над половиной, но, самое главное, продолжается решительная и бескомпромиссная борьба в любой точке мира с коммунизмом, там, где он еще сохранил какое-то влияние. Последнее заметно упростилось после распада СССР. Каковы же результаты применения Америкой «иранского» рецепта на данный момент? Каковы итоги противостояния влиянию Ирана? Следует упомянуть господство над арабским миром, усиление военной и экономической мощи Израиля, попытки любыми средствами отсрочить решение палестинского вопроса в пользу палестинцев, как и попытки помешать послевоенному восстановлению Сирии, также навязывание экспорта своего вооружения всем странам, окружающим Иран. Последнее подчеркнем особо: арабские страны просто вынуждают не развивать свои технологии, а вместо этого, бездумно копировать западные, равно как принуждают год за годом закупать исключительно американское вооружение. Применяется своего рода примитивная «бартерная» схема, навязанная Западом арабам: вы нам — вашу нефть, мы вам за это — результаты своих НТР и продукты нашего «искусственного интеллекта». Вопрос достижения влияния в мире складывается из трех переменных: приобрести влияние, сохранить влияние, и затем расширить влияние. Третье во много раз сложнее первого и второго. И все эти «тарифные войны», и санкции против России, и стратегия противодействия (сдерживания) Ирана, навязывание своего партнерства как безальтернативного, арабскому миру, а также Индии, плюс постоянное наращивание военной мощи под любым предлогом (вспомним недавно провозглашенный выход США из договора РСМД по совершенно надуманным мотивам) — это все инструменты расширения мощи и влияния Америки по всему миру.
